Серик Асылбекулы - На чужом пиру

Айдарбай еще днем раньше прикнул, кто рот разинет, кто нос поморщит, а кто и брови нахмурит, поэтому ничего близко к сердцу не принимал и махнул рукой на пустые разговоры: «Пусть болтают. Что мне теперь, рты им позатыкать?».

Мало-помалу он привыкал и легче сносил чудные ужимки невестки, воспитанной отнюдь не по-аульски. Говаривали же: «Если время твое лисой плутает, то ты гончей ее нагоняй», может, и они хотят идти в ногу со своим временем, чтобы не отстать от своих, – так утешал он себя. И вправду, если не считать того, что она носила коротковатое платьице, волосы свои завивала, да так, что они походили на мохнатый борик из длинной вьющейся козлиной шерсти, и вместо поклона звонко отчеканивала: – «Здравствуйте!» – Айдарбаю невестка стала понемногу нравиться. Слова лишнего не скажет. Понятливая, смышленая, все вмиг исполнит с неизменным «сейчас ата». И рассердить, и обрадовать ее – раз плюнуть, но отходчива, быстро может разгорячиться и тут же успокоиться. Правда, ей еще сметки и сноровки не хватает в хозяйственных делах, но желания и старания ей не занимать; куда ни пошлешь, чего ни поручишь – все исполнит.

Пораскинул своим умом Айдарбай и, похоже, понял: незачем ему брюзжать, ведь воспитана она не по старинке. Со временем привыкая к ней, сходился на том, что надо благодарить судьбу и за это, и думал про себя: «Нет того тулпара, чтоб без изъяна был – конь о четырех ногах и тот спотыкается. Не подобает мне, седому, придираться к мелочам и нос во все дыры совать».

А теперь, когда непутевый сын бежал от него, чураясь родного своего гнезда, как кулан, которому опротивело пить из своего гнезда, как кулан, которому опротивело пить из своего дождевого озера – гака, в нем оборвалась хрупкая, еле теплившаяся надежда. «Видно, в тягость ему кормить своих родителей». Вот чем объяснял себе Айдарбай поведение сына. Больше всего это и огорчало его.

И вдруг, в один прекрасный день пришло письмо от невестки. Его тайно прочитали старуха и младший сын – Тойбазар и ни слова не сказали о нем старику. В прошлый раз, когда Айдарбаю попало в руки такое письмо, он тотчас разорвал конверт и выбросил в печку. Старик догадывался и о втором, но на этот раз промолчал и прикинулся, что ничего и не подозревает. К таким уловкаам он прибегал не раз. Когда к старухе забегала соседка посудачить да посплетничать, то Айдарбай садился, прислонившись к стене дома поближе к двери, коврялся палкой в земле, как ни в чем не бывало, и спокойно подслушивал – хоть бы глазом моргнул. И частенько слышал про себя самое неожиданное…

…Судя по словам старухи, сын и сноха, по видимому живы-здоровы. Оба устроились на работу. Только, похоже, пока угла своего не имеют. Сняли у какого-то старикашки одинокого две комнаты, да тот бирюк проклятый оказался не дурак выпить. И теперь Корганбек каждый вечер после работы ходит на пятачок, где сдают квартиры.

Когда сердобольная старуха рассказывала про это, из глаз ее в три ручья лились слезы.

– Касатик, ну чем мне помочь тебе! Сами же пустили тебя по миру, словно сиротинушку. Братик единственный – и тот еще молод, – причитала она и, не в состоянии говорить дальше, хлюпала носом и пальцами смахивала слезы.

Айдарбай, сидевший в тени, все это слышал и снова сам по себе вспылил, пролиная старуху: «Ох, эта выжившая из ума! Ишь ты как завелась-заголосила, и по ком, – по этому бесстыднику поганому. Так ему и надо, этому болвану!». Но это только на словах он разносил ее. Годы ведь не те, да и на что его силы сейчас сгодятся. На старости лет сдержанней стал, с тех пор как борода стала седеть, все реже буйствует, уже неловка по каждому поводу шум поднимать.

Вот поэтому отделывался все больше ворчанием.

Говаривали ведь умные люди когда то о том, что «человек и к своей дряхлости привыкает». Воистину так. Айдарбай мало-помалу смирился и с этим. К счастью, не одинок он. Бог с ним со старшим – ушел так ушел, зато у него младший сын есть – Тойбазар. Вот кто будет хозяином дома. Нынче окончил десятилетку. Слава богу, хоть этот без блажи и прихоти: не стал, как Корганбек, ерепениться «Поеду учиться, поступать в институт» – и словом не обмолвился. Как говорится – «кто губы хоть раз обжег и тот уже знаток» – так и страик – заранее поговорил по душам с младшим, откровенно и без утайки:

– Ты теперь с этим учением-мучением голову мне не морочь. Неученые тоже без хлеба не сидят, на худой конец трактор водить будешь. Да и проку-то от учебы, вон брат твой старший ученый, а ходит по домам, в первую попавшуюся дверь стучится, как побитая собака… – вот так основательно он взялся просвещать и перевоспитывать свое чадо. И все пошло так, как он хотел. Тойбазар все лето сено косил, а к осени и на трактор сел. С детства он рос капризным и шаловливым малым, особой охоты к учебе не имел, может быть, поэтому, или же слова старика крепко запали ему в душу, словом, в то время, когда все суматошно собирались ехать на учебу, Тойбазар, покорившись воле отца, остался в ауле.

Теперь с утра пораньше перед домом Айдарбая тарахтел синий «Беларусь». Старик со старухой избавились от беготни с поллитровкой к каждому встречному и поперечному трактористу с просьбой то дрова выгрузить, то воды натаскать.

В прошлое воскресенье младший двух-трех дружков с собой прихватил да целую тележку саксаула привез и не какого-нибудь, а самого отборного, крупного, как валуны. А как мать обрадовалась, точно заново его родила. Ведь еще недавно сокрушенно вздыхала, сетуя на то, что хвороста ни щепки не осталось. И не одна мать, и старик чуть с ума от радости не сошел. Оба выбежали навстречу сыну – тот остановил трактор возле сарая и только-только слез, а они уже засуетились, и заголосили:

– Бог ты мой! Не проголодались? Еды-то хватило?

Тойбазар с видом смущенного человека, в ответ только посмеиваясь, пробормотал:

– Да не проголодались мы, апа!

Бедная мать места себе от радости не находила, приняв это за Бог весть какое знамение, и растроганная прошептала:

– Курносенький ты мой, глазастенький…

Пуще прежнего смутился Тойбазар, сам вспотел и румянец во всю щеку горит. Видимо, понял, что мать теперь просто так не отстанет от него, и сказал:

– Ту-ух, мама! Ну, хватит тебе… – в голосе его звучала нарочитая обида, и он деловито подошел к прицепу, чтобы отсоединить его от трактора.

Айдарбай своевременно понял, что любоваться уже лишне. Неуклюже взобравшись на борт тележки, великодушно заявил:

– Мать, довольно тебе! Ребят заведи домой. Разожги огонь и приготовь чего-нибудь. Видать, озябли они. А дрова я уж как-нибудь сам выгружу!

Теперь все разговоры у старухи только о Тойбазаре. Стоит ей только встретиться со старушками подружками, что на лавочке по вечерам собираются, как затягивает хвалебную песню про ненаглядное свое дитя, про каждый его шаг: «Наш Тойбазар сделал то, наш Тойбазар сделал это». Айдарбай тоже в душе благодарил Бога. Но не одобрял поведение старухи. Опасался, как бы у этого вертопраха голова кругом от легковесных слов не пошла. Вот недавно и бригадир похвалил его чересчур уж громко: «Аксакал, вот увидите, ваш сын скоро передовиком станет. План никогда ниже ста поцентов не выполняет».