Серик Асылбекулы - На чужом пиру

Тойбазар всерьез обиделся, что он, грамотный всетаки человек, не смог убедить темного старика.

– Да нет же! Редактор сам лично похвалил – «правдиво изобразил жизнь аула. Написана хорошим языком, интересная».

Старик не стал выяснять подробности.

– Кто знает, может, и интересная, – и постарался побыстрее замять на этом разговор.

Старуха намекнула, что из этой поездки она привезла искорку еще одной радостни вести. Айдарбай более всего ей и обрадовался. Стоило той сказать, что невестка, кажись, в положений, что к новому году разрешится, – как у него засосало под ложечкой и приятное тепло разлилось по всему телу: «Давно бы и сказала это, чем языком попусту молоть!». Все-таки это была долгожданная, самая заветная мечта Айдарбая…

Последние два года он уже с сомнением поглядывал на невестку. А что ему было делать? Вон, Альдебаева невестка позже ее переступила порог мужниного дома, а уже двух-трех пострелят выкатила своим старикам в утеху. Айдарбай так рассуждал и сяк рассуждал и, наконец, выложил перед своей Богом данной, как на духу, свою догадку, не скрывая сомнений, тревоживших его.

Ну, узнала, что-нибудь? Невестушка-то наша что думает? А то слыхал я, мода, говорят, такая ходит,… дите… ну, вытравляют, что ли?

Старуха тут же оскалилась на него:

– Да что ты чушь такую несешь? Даст Бог, будут и у нас внуки. Молодые еще, успеют…

Больше он насчет внука своего будущего вслух не заикался. Надежду свою теперь он тайно лелеял в душе и все чаще наедине с самим собой погружался в сладкие грезы и перед мысленным взором его возникало пухленькое личико младенца и явственно слышал он его запах, похожий на аромат иримшика, какой обычно исходит от ребенка…

И вот теперь это долгожданное «невестка в положении» всколыхнуло в нем стариковские чувства, подхватило и вынесло его радость на гребень волны неизмеримого восторга. На глаза невольно навернулись слезы, и старческое его тело пронизала щемящая сладостная дрожь. Он и не заметил, как вся ядовитая желчь размолвки и отчуждения, долгое время сковывавшая, знобившая его, незаметно растаяла, как снег в оттепель.

Спустя некоторое время эта весть подтвердилась. Перед самым Новом годом пришло пиьсмо из далекого города в маленький аул, затерянный в просторах степи. В нем и была эта весть-суюнши: «У вас родился внук!».

Теперь перед глазами старика неотвязно стоял смутный образ крохотного и незнакомого, но до боли родного младенца. И ложится, и встает с одной лишь мыслью о нем. Даже сниться стал ему малыш. Айдарбай так не радовался даже появлению на свет своих собственных сыновей, как рождению внука. Одна лишь мечта – взять этого человечка, посадить перед собой, вдохнуть его запах прижать к сердцу. Однако все это кажется несбыточной мечтой.

Как попало письмо старухе, так она, бедная, не знала, куда деть себя, и собралась было тут же поехать, да не нашлось попутчика, который бы отвез ее. Тойбазар на работе, даже передохнуть некогда – рано уходит, поздно приходит. Таким образом, проблема эта оставалась нерешенной.

Прошло три месяца. От невестки снова пришло письмо. Вначале интересовалась житьем-бытьем да здоровьем старика-старухи, родных и близких. По всему видно, что знает теперь, что к чему и как, да и слова говорят сами за себя – повзрослела. Не как прежде, и язык понятнее стал, без всяких там чудных словечек. Айдарбай и этому обрадовался в душе. А в конце письма она написала: «Апа, внучок ваш неспокойный. Ну прямо непоседа какой-то. Думала оставить работу на год, да вот никак не получается. Начальник говорит: «Выходи на работу, а не то другую на твое место возьмем». Туговато приходится.

Прочитав письмо, они расселись у медного самовара за вечерним чаем и долгое время молчали. Как мокрый кизяк, который трудно разжечь, так же трудно завязалась обычная застольная беседа. Каждый из них погрузился в свои мысли, неторопливо попивая чай. Только тогда, когда начали прибирать дастархан, Айдарбай, не в силах больше молчать, перевернул свою пиалку и дал волю своим чувствам:

– Ишь, грамотей выискался!.. Мальчонка, наверно, надрывается, плачет, а он сидит себе да черкает… Щенок проклятый… Совсем уж невестку замучил. Ну, каким же ему еще быть, коль чрево, из которого он вылупился, такое.

Видимо, на этот раз ядовитый язык отчаянного старика задел, да крепко, надо думать, самое щекотливое место байбише, и смирная, уступчивая старуха, обычно мимо ушей пропускавшая шальные слова своего супруга, на этот раз вдруг взяла да взъелась:

– Опять ты за свое, старый. Хоть бы постыдился об этом при сыне. Завелся: чрево да чрево. А сам-то! Где же ты был, куда смотрел, если такой хороший! Я его, что ли, по миру пустила? Не твоих ли рук это дело? Вспомни, как ты сам когда-то свекра покойного изводил. Вот и наказал тебя Бог! Он ведь сын твой. Кровь-то, поди, у вас одна!..

Сказанное слово резвее выпущенной стрелы. Сорвавшиеся со строптивого языка неосторожные слова задели Айдарбая за живое, и он, не зная, что сказать в ответ, разом осекся, притих и растерялся, как вор, пойманный с поличным. Да что там говорить, на этот раз старуха была права. В роду Айдарбая все такие упрямые. Когда-то и он так же обошелся со своим отцом. И двадцати ему не было беспутному, когда он, не считаясь с волей своих родителей, заранее засватавших ему девушку, взял да и умыкнул в одну ночь смуглянку с лукавыми глазамииз соседного аула. Это по понятием того времени считалось преступлением более тяжким, чем ограбить золотую казну. Как бежал Айдарбай, так нигде не оставливался по пути. И очутился наконец далеко-далеко от родных мест, там, где только-только была организована артель «Новый путь» – «Жана жол». Так он стал хлеборобом, бросив чабанство – исконное занятие своих предков. Только спустя три-четыре года, когда он встал на ноги, вернулись они уже втроем в родной аул, с первенцем – дочерью, которая позже умерла от кори. Тяжко пришлось тогда Айдарбаю – отец его покойный был человеком набожным и упрямым. Но однако, суровый старик, встретивший поначалу своего беглого, блудного сына и незнакомую бесстыжую невестку сдержанно и холодно, услышав вдруг крик краснощекого создания в деревянной люльке – бесике, привязанной между верблюжьими горбами, вдруг невольно вздрогнул, и взгляд его потеплел…

Айдарбай в глубоком раздумье. В мыслях его мелькает множество картинок прошлого и настоящего, уносивших его в заоблачную высь…

«…Эх, шайтан!.. Смахивает же на меня нравом, окаянный… Смахивает… Что ни говори, семя, семя ведь мое».

А этот малыш, вот постреленок, еще пупок не затянулся, а уже покоя невестке не дает. Ишь, и он, видимо, не хочет своих предков обижать…

А старуха, черт бы ее побрал, нашла что сказать. Дыня – и та походит на ту, из которого она семенем в землю упала. А что же тут зазорного, если дитя человеческое на предка, деда своего походит…