Серик Асылбекулы - На чужом пиру

– Отец, поговорил я там с начальником. Согласился в редакцию взять. Глядишь – и сынок твой непутевый в писатели выбьется, – говорит, а ноздри так и раздуваюся. Похоже, решил твердо и окончательно.

– Айдарбай нахмурился. Не думал, не гладал он, что все так обернется. Отец все еще выжидающе, с надеждой поглядывал на сына, еле-еле сдерживая свой гнев: «Что это он мелет?». Но того, видно, совсем не волновало, что родители на это скажут. Похоже, все решил сам и оставалось только согласиться.

Вены на висках старика вздулись синими змейками; так с ним бывало, когда он страшно сердился. Его загнутый орлиный нос еще более заострился, торчавшие ежиком над верхней губой жиденькие усы ощетинились. Но он сдержался, видимо, понял; чему быть – того не миновать. Поэтому молча проглотил обиду и примирительно сказал:

– Не торопись, сынок, подумай. Дай отдых спине, голове, а там посмотрим. А город твой никуда не денется. Вот потолкуем с родней и решим.

Но сын упрямо стоял на своем:

– Да что ты, отец! Я у начальника еле как на два-три дня отпросился. Работа же не ждет. А отпустил, потому что отказать неудобно было, но сказал, чтобы я мигом туда и обратно. Нехорошо получается, обещал всетаки.

Зол был на сына Айдарбай, а тут взъярился не на шутку.

– Крылышки, значит, расправил. Вижу, шибко грамотным стал. А кто тебя эти пятнадцать лет кормил, пока ты учился! Мочи моей нету терпеть твои выкрутасы, пес паршивый! Коли так – вон с глаз моих!.. И чтоб ноги твоей здесь больше не было! Уходи! Уходи отсюда!.. – и схватился за тросточку, прислоненную в углу у порога. – Ишь, начальник ему не позволяет! Оказывается, начальник ближе отца родного?!

Совсем взбеленился старик. Забежал в гостиную и стал вышвыривать прямо на пол вещи невестки и сына. Глаза были выпучены. Козлиная бородка подрагивала, как в лихорадке, лицо исказила безумная ярость. Сын, видимо, уразумел, что хватил через край, и, пытаясь утихомирить его, растерянно забормотал:

– Отец прости! Ну, прости же!.. – на что старик измерил его лишь презрительным взглядом.

– Ата, ата родненький!.. Не уедем мы никуда! Корганбеку надо, пусть и уезжает, – запищала и невестка, схватив свекра за рукав, но он только глянул, сверкнув раскосыми глазами.

Покончив с «ревизией» имущества сына и невестки, старик поумерил было свой гнев, но как на беду увидел старуху, причитавшую в передней комнате, и снова распалился. Нет чтобы ей пристыдить своего сына-баламута, так нет, она все его слова втоптала в грязь:

– Совсем свихнулся этот выживший из ума! На старости лет перед людьми на посмешище себя выставляет…

Ну и разошелся же вновь буйный старик!..

Обычно стоило ему рассердиться на что-то, так весь свой гнев вымещал на старухе. И на этот раз старик не изменил своей привычке. Готовый лопнуть от обиды и ярости, с бранью набросился он на безвинную старуху.

– Ах, ты, старая карга! Верно, Бога позабыла. Покажу я тебе его сейчас! – крикнул он и что есть силы запустил в нее плоским медным подносом для самовара. Но, к счастью, поднос со свистом пролетел мимо и угодил в стойку сарая и, упав на землю, громыхая, прокатился по кругу. У пугливой старухи душа в пятки ушла, и она со всех ног припустила к соседям. Разъярившийся старик, не найдя ничего подходящего для метания, понурил голову и долго еще растерянно топтался на месте…

И в самый полдень звенящего июльского зноя, невестка и сын Айдарбая, навьючив на себя пару чемоданов и дюжину узелков, поплелись к шоссе, ведущему в райцентр. Корганбек характером был под стать отцу: такой же упрямый, своевольный и вспыльчивый. Тогда и пополз слушок по аулу, да по всем дврорам, что, мол, он, оскорбившись на своего родителя, сказал в сердцах:

– Если и приеду сюда когда-нибудь, так только на его похороны! – и все охотно поверили в это, и, покачивая головами, говорили друг другу:

– Верно, от него можно ожидать…

С тех пор прошло три-четыре года. Но так и не помирились отец и сын. Хотя сын не успокаивался: «Все же я младше, щенок перед ним». И старик мучился: «Пора забыть обиду, все же сын он мне».

Но нашелся посредник-примиритель. Это была невестка. Та самая, чего греха таить, что так не понравилась когда-то Айдарбаю. Тогда еще, поглядывая на ее выщипанные брови и стриженые волосы, он тяжело сокрушался про себя: «Да, не помощница она старухе». И о чем только нынешние дети думают – непонятно: непутевый сынок и тогда застал стариков врасплох…

Случилось это так: откуда ни возьмись, нежданно-негаданно где-то под утро, к дому с шумом и грохотом, будто нечистая следом гналась, подъехала машина. Прямо в ворота уткнулась капотом, как собака носом к косточке. Еще чуть-чуть и всю ограду бы протаранил. С перепугу старики словно ошпаренные выбежали во двор. Из кабины выпрыгнули трое или четверо парней и девчат, столько же стояло в кузове, вытянув шеи, словно птенчики из гнездышка. Шум-гам стоял невообразимый, светопреставление да и только. Особенно больше всех усердствовал один из них, только и слышен был его голос. Это оказался не кто иной, как их собственный сын-пустобрех. Пока старики в недоумении таращили глаза, разинув рты, он подбежал к ним и разом выпалил.

– Отец, мать! Вот ваша невестка! – и не успели они даже переглянуться между собой, как тот силком подтащил к ним птичьеголовое существо с коротко подстриженными, как у мальчишки, волосами: так только гриву и хвост кобыле корнают. Похоже, стесняется, все отбрыкивается, ровно не объезженный строптивый скакун с норовом.

Сколько живет на свете Айдарбай, но, чтобы собственный сын невестску со свекром знакомил, видит впервые. Мало того, стоит и скалится в довольной ухмылке. Ни стыда, ни совести!..

Невестка, видать, того же поля ягодка:

– Здравствуйте! – говорит и глаз с них не сводит, нет, чтобы взгляд в сторонку отвести.

Айдарбай, не ожидая такого непочтения к себе, повернулся и пошел назад. Кажется, и он непроизвольно шевельнул губами в ответ что-то неразборчивое, да и то не из вежливости, а скорее всего из-за внезапной растерянности. А эта его пустоголовая старуха возьми да и ляпни в ответ:

– Здравствуем, светик, здравствуем… – и так рьяно облобызала голоногое создание, что у той сухого места на лице не осталось.

– Душенька, солнышко, светик мой!.. – завелась старуха, задыхаясь от полноты чувств, будто век ее знала.

Рассерженный Айдарбай не заметил, как, сам того неведая, невольно ухмыльнулся. «Ох, несчастная, а ей-то чего?». Кому какое дело до ее здоровья. Ну и рассмешила же кикимора старая!» – без всякой желчи и злобы усмехнулся он про себя.

Хотя на душе проклятой не было особой радости, ничего не пожалел для свадьбы. Устроил той как подобает по обычаю, удовлетворив самых взыскательных гостей. Все, что он успел скопить за столько лет, собирая по ложечке, выплескивал в тот день ковшами. По-разному восприняли родственники такую чрезмерную щедрость – всяк по-своему толковал ее. Все это было подвергнуто широчайшему обсуждению и вызвало множество очень неожиданных и противоречивых догадок. Так щедро разбрасываться деньгами и разбазаривать имущество мог только богач. Кто-кто, а Айдарбай никогда им не был. Вот это и не понравилось самым завистливым. Такие недовольно трепали языком: ««Ишь, как разошелся! Прославиться захотелось. Напрасно тужится – не за тот гуж взялся. Вот примчатся завтра целой сворой, с приданным да с тряпками сваты, тогда и поглядим, как этот красноглазый выкручиваться будет», – и принялись выискивать грязь под ногтями. А доброжелатели взахлеб расхваливали соседа: «Молодец, старик. Как-никак первая настоящая радость. Правильно, уважил народ. Да воздаст ему Бог за все это…».