Серик Асылбекулы - На чужом пиру

– О, ваш прозорливый ум совершенно точно определил сложившуюся на настоящий момент общественно-политическую ситуацию, – с иронией отпарировал Токшылык.

Тут Майра обратила свой чарующий взгляд на того самого джигита с мягким выражением лица и влажными глазами – а природа, надо отметить, щедро одарила ее не только быстрым умом, острым язычком и стройными ногами, но и в полной мере наделила ее женственностью.

– Нурлан, а ты что молчишь?

Нурлан считался в их студенческой среде достопочтенным гражданином, уже успевшим с честью исполнить свой воинский долг перед Отчизной. Однако всякий раз, когда оказывался перед этой веселой шалуньей, Нурлан начинал ощущать себя беззащитным глупым ребенком. В связи с этим немало обид он таил на всевышнего. Нет, он не просил у матушки-природы ни великого ума, ни красоты, ни силы; ему бы только не быть в немилости у хрупкой половины человечества – вот и все, о большем счастье этот робкий мечтательный юноша и не мечтал. Вот и теперь – увы! – он так и онемел перед Майрой, мучительно покраснев и опустив глаза.

– Да не приставай ты к нему, – заступился за приятеля Токшылык. – По моим набдением, в его несчастном организме, как и в твоем, со вчерашнего дня проявились симптомы этой инфекции под названием «любовь».

– Ну и трепач! – обиженно нахмурилась Майра. – Сколько, однако, развелось на свете острословов. Кстати, а почему Намиля не пришла?

Намиля училась в одной группе с ними и приходилась самой близкой подругой Майре. Это была маленькая подвижная девушка с собранными на макушке в пучок волосами. Если кто-либо ей нравился, она только вскидывала снизу вверх глаза и в полном недрумении молча взирала на человека.

– По всей вероятности, эта гражданка уже не явится, – со вздохом сообщил Токшылык. – Во всяком случае, когда мы уходили, она и не шелохнулась.

Майра заметно опечалилась.

– Ой, вот Намиля как раз-то и должна была прийти, – огорченно заметила она. И, став вдруг серьезной, призналась: – Видишь ли, Тока, это ведь у меня не обычные девчоночьи штучки. В моей жизни, на самом деле, скоро произойдут огромные перемены, я не придумываю. Без него мне нет жизни. Понимаете, оказывается, я все еще люблю его!

Джигиты изумленно переглянулись. Удивляться-то, в общем, было нечему: человек приходит на этот свет, влюбляется, страдает, обзаводится семьей и в конце концов со всем этим навечно расстается. Таков закон жизни. Однако наши распрекрасные герои, как и вся нынешняя молодежь, полагали, что зазорно вот так простодушно изливать перед другими свои сердечные муки. И Майра тоже относилась к жизни с легким пренебрежением, она была одной из тех девушек, кто предпочитает платью брюки и не выпускает сигарету из рук. И вот вдруг перед джигитами совершенно другой человек.

Они снова растерянно переглянулись. На лице Токшылыка, который привык критиковать все вокруг, проступила ирония:

– Этому парню, видно, нет равных во всем мире, коли ты так рвешься к нему, – натянуто улыбнулся он.

– Увы, в самом деле так и есть, – вздохнула Майра. – Кое-что я вам уже рассказывала о нем. В ауле он с ранних лет прославился своим дерзким характером. Никому спуску не давал. Потому и частенько получал от мальчишек постарше. После восьмого, когда перешел в девятый, он вдруг заметно похорошел и стал так красив, что глаз было не отвести. Впрочем, он и сам это понимал, ходил гордый и никого не замечал, особенно нас, подросших школьниц. Но все равно все мы тянулись к нему. Из одного нашего класса разом трое девчонок влюбились в него. Мысли о нем преследовали меня и днем и ночью…

Токшылык усмехнулся:

– Все вы, девчонки, такие. Вам бы только чтоб физиономия посмазливее была, чтобы волосы раскудрявые до плеч, да чтоб понахаьнее… Разве, кроме этого, вам что-нибудь еще нужно?

– Это еще как сказать… – задумчиво проинесла Майра. – Возможно, ты и прав. Мы ведь и впрямь только и делали, что ловили каждый его взгляд. Ну а ему приглянулась совсем другая. Прослышали, что он дружит с одной девушкой – Алмаш ее звали, училась классом старше нас. О, это была очень гордая девушка, и она всегда высоко держала свою красивую голову. В душе я жестоко страдала. Учебу забросила. А ведь неплохо успевала. Да и теперь, в институте, сами знаете, в хвосте не плетусь. А тогда… чуть рассудка не лишилась. Наша классная руководительница – женщина же, как-никак – догадалась, что со мной творится. И давай что ни день маму в школу вызывать. Мама-то одна растила нас, братишка мой младший в ту пору совсем еще маленкий был. Я – вон что вытворяла. Терпела она, терпела, и в один прекрасный день не выдержала да отлупила меня хорошенько. А потом вдруг расплакалась, да так горько… До того самого момента я как-то и не задумывалась о том, что мать моя одинока, что она вдова. И тут мне ее, бедную, так жалко стало, что она вдова. И тут мне ее, бедную, так жалко стало, что я решила: «Да пропади она пропадом, эта моя любовь, да не нужно мне во-все все это!». Слезы сдавили мне горло, и я разрыдалась: «Мама, мамочка моя!..» – а ведь минутку назад, хоть и больно было, ни слезинки не проронила, из одного упрямства. Так мы и проплакали с нею. Тогда-то я и поклялась маме выбросить из головы все глупости. Слово свое сдержала. Налегла на учебу. Вот так и повзрослела, в один день. Только изредка стала молча вздыхать. Да тайком покуривать начала…

Словно совсем другая, незнакомая девушка стояла сейчас перед джигитами – не та веселая, беззаботная Майра, с лица которой не сходила улыбка и которую сокурсники ласково прозвали Рыжиком. Никому из них и в голову бы не пришло, что на сердце у нее таится такая печаль. Кто же научил ее так стойко переносить свои дешевные страдания?

Короткую паузу нарушил Токшылык – спросил все тем же ехидным тоном:

– Надо полагать, тот красавчик и не глянул в твою сторону?

– Ты прав. Хотя он, должно быть, догадывался, что я сохну по нему. Потому что здоровался он со мной чуточку приветливее, чем с другими.

– Ну-ну. Тебе это, конечно, очень льстило.

– Да не то, чтобы очень. Но что оставалось… – Майра пожала плечами.

Из еедальнейшего рассказа выяснилось, что джигит тот долгое время находился под следствием, что в конце концов его осудили на три года с выселением на «химию». И вот, отбывая свой срок на открытых угольных шахтах Казахстана, он написал Майре письмо о том, что виноват, перед нею, так как знал о ее чувствах, но не сумел их оценить, что просит простить его и, если согласна, стать навеки его спутницей жизни.

Токшылык, вмиг сменив насмешливый тон, заговорил с озабоченным видом:

– Рыжик, ты ведь не глупая. По сравнению с нами так вообще умница. Вдумайся только: ты, девушка, зачем-то едешь в тьюрму к какому-то преступнику. И из-за этого бросить столицу, да что там столицу, потерять тобой же избранный институт, будущую профессию. Не знаю, лично я не в состоянии понять такой геройский поступок, если его вообще можно назвать геройским.