Игорь Яковлев - Первоклашка

Была у Захара одна страсть, через которую душа его, помимо написания стихотворений, находила «отдушину» и проявлялась в ощутимом пространстве. Захар обожал… мастерить игрушки! Ещё в своём пионерском детстве, он вырезал перочинным ножичком всяческие сердечки, куколок, змеек из толстой сосновой коры. Затем тщательно покрывал их разноцветным лаком для ногтей, делал от- верстия, и, продев нитку с наборным бисером, дарил ровесницам симпатичные кулончики, получая удовольствие от проявлений их нескрываемой радости. Друзьям-мальчишкам он, по их просьбам, старательно выпиливал-выстругивал из обычных досок разного рода игрушечное оружие: мечи, кинжалы, пистолеты. Шлифуя их до блеска, выжигая на рукоятках неповторяющиеся узоры и надписи, покрывая раздобытым где-то столярным лаком, он делал каждую игрушку уникальной. Не затрачивая особых на то усилий, Захар достиг небывалого мастерства в производстве всевозможных перстеньков из крохотных цветных проводов; поразительной красоты спичечных избушек и даже замков; праздничных игрушек и ёлочных украшений из раскрашенных в различные цвета медицинских «капельниц». Будучи уже взрослым мужчиной, мужем и отцом, он с увлечением освоил производство тряпичных кукол с вышивкой на одеждах. У маленькой Даши не было недостатка в игрушках, и почти все они были изготовлены папой. А самая любимая ею игрушка: большой забавный добродушный пёс, с повёрнутой немного набок игривой мордой, которого Захар сшил из куска плюша, набив его ватином, – до сих пор «возлежала» на Дашиной кровати.

Однако, так же, как и способности к стихосложению, Захар тщательно скрывал свой «игрушечный» дар от окружающих, настрого наказав всем своим близким делать то же самое. Будучи воспитанным в «среднестатистической» советской семье, он имел для себя чёткие установки, что должен делать «настоящий мужик», а чего не должен. Своё увлечение игрушками он считал занятием, явно недостойным звания «мужика», и крайне стеснялся, если не сказать «боялся» говорить об этом, а тем более проявлять свой талант для кого-либо, кроме домашних…

Помешивая сахар в поллитровой кружке с крепким чаем, Захар мыслями вернулся к жене. «Чёрт, вот вроде, всё к этому шло, а теперь, когда случилось – кажется, всё неожиданно так… И ведь Лизка опять сильней меня оказалась: по сути, она сделала то, что собирался сделать я. Сколько раз я хотел начать с ней разговор об этом, да всё никак не решался. Боялся я этого разговора. Реакции её боялся, истерики. Ведь не шутка дело: практически своими руками разрушаешь то, что сам создал и столько лет поддерживал. Хотя и непонятно, ради чего. Родители-то всю жизнь внушали: „хочешь гулять – не женись, а уж коли женился – неси свой крест до конца дней. Любишь-не любишь, там стерпится!“ Вот и терпел зачем-то… Матери теперь как-то объяснять надо всё. Она явно не одобрит: нотации, как обычно, читать начнёт, как маленькому. Потом плакать. Муторно это всё…»

Захар отхлебнул чаю, и взгляд его упал на висевшую на холодильнике магнитную фоторамку, в которой была вставлена их фотография с маленькой дочерью у «вечного огня» в День Победы. «…Вот и Дашкиной реакции боялся. Думал: как стресс переживёт? Ребёнок всё-таки. А потом ещё будет отца всю жизнь „предателем“ считать, скажет: „Бросил отец нас с мамой…“ А ещё боялся оказаться с „подмоченной репутацией“… Ведь всем этим „ехиднам“ надо объяснить: „Ну как же так, Захар Николаевич? Вы такой весь „положительный“, и семья у вас такая прекрасная, дружная, и вдруг – на тебе!“ Ох… Глаза б мои не видели всего этого! А Лизка вон взяла – и решилась… Даже не ожидал, что всё так получится…»

Захар глубоко вздохнул, и глаза его отчего-то увлажнились. Вдруг он подскочил на месте, будто ошпаренный, вспомнив, что ему давно пора было выйти! До начала рабочего дня оставалось 15 минут, а пешком до института – не меньше 25-ти. Захару так не хотелось привлекать к себе сейчас ничьего внимания! Видимо, таким образом он подсознательно пытался отодвинуть на «потом» все неприятные объяснения с мамой, женой, дочерью и окружающими…

Глава 5

Здание института, где работал Захар, относилось к типовым промышленным постройкам 70-х годов советской эпохи. Находилось оно в некотором удалении от центра города, поэтому долгие годы никто особо не следил за его экстерьером. Соответственно, через несколько десятков лет здание приобрело достаточно убогий аварийный вид. Три года назад, когда юбилей города совпал с пред- выборной кампанией депутатов городской Думы – власти, наконец, обратили внимание на ветхие и аварийные здания. Был произведён характерный для российских государственных структур ремонт. Разваливающиеся от времени отделочные материалы и изъеденные грибком стены здания института вообще не стали трогать ввиду кропотливости и приличной финансовой затратности работ по их реставрации. Поступили проще. К той стороне здания, которая выходила на городскую улицу, по всей длине прикрепили алюминиевый профиль. К нему шурупами привернули лёгкие и симпатичные на внешний вид панели «еврофасад» китайского производства, отступив на несколько сантиметров от старой, продол- жающей разваливаться стены. Ремонт был произведён в рекордно короткие сроки со значительной экономией бюджетных средств. Внешне всё стало выглядеть вполне современно. Будущие депутаты громко отчитались о «весомом вкладе в культурно-исторический облик города, внесённом исключительно из самозабвенных соображений бескорыстия и человеколюбия». Несомненно, из тех же соображений, но уже без громкого информационного шума, через несколько месяцев после ремонта городских зданий, на южной окраине города, в живописных местах, называемых традиционно «долиной нищих», стали, как грибы, появляться «скромные» двух-, трехэтажные особнячки с архитектурой воистину музейного достоинства. Институтские коллеги Захара, обсуждая в «перекурах» на работе это строительство, шутили: «Жаль ребят, ведь с хлеба на воду перебиваются, чтоб на итальянскую плитку сэкономить. Мужики, давайте в воскресенье выйдем, поработаем, да средства им перечислим вместе с „тринадцатой“ зарплатой? Всё полегче станет бедолагам, будет хоть на что грыжи трудовые лечить.» Захар обычно молча слушал эти шумные «соревнования в злословии», хотя внутри так же, как и большинство его коллег, завидовал и тихо ненавидел хозяев строящихся особняков. Привычку курить Захар поддерживал не по- тому, что не мог обходиться без сигарет. Больше того, не- смотря на уже приличный «стаж» курильщика, он так и не избавился от чувства некоего отвращения к ощущениям во рту и в лёгких после курения. Скорее, он делал это «за компанию», усвоив ещё со студенческих стройотрядовских времён «закон перекуров»: «Кто не курит – тот продолжает работать!» Внутри институтских помещений практически ничего не менялось с середины 70-х годов прошлого века. Когда состояние стен, потолков и пола становилось настолько критическим, что не только лабораторные, но даже «дикие» мыши начинали передвигаться по помещениям с осторожностью, чтобы не получить увечье – в институте производился «ненавязчивый» косметический ремонт, средства на который неизменно собирались, в основном, из зарплат сотрудников. Изначально НИИ был построен для нужд советской «оборонки», как большинство подобных учреждений того времени. Занимался он, в основном, изучением и разработкой новых двигателей к различным видам боевой техники, а также усовершенствованием горюче-смазочных материалов к ним. Однако, пережив глубокий кризис 90-х, конверсию и децентрализацию, институт потерял свою актуальность для государства, и, утратив больше половины опытных кадров, являвших собой воистину цвет научно-технической интеллигенции, с трудом выживал теперь на выполнении мелких заказов от частных фирм и всевозможных «ООО». Острословы, которыми всегда славились институты советской эпохи, называли их в шутку «ОББ»: «Общества с Безграничной Безответственностью». Захар, вместе со своими остроумными коллегами, молодыми учёными, придя в институт со студенческой скамьи, тоже не раз вносил свою лепту в «оформление интерьера» своего рабочего помещения. Храня в памяти не признающий цензур и ограничений дух студенческих КВНов и капустников, они прикрепили неподалёку от окошечка кассы, где в те годы выдавалась зарплата, старый советский плакат с изображением в профиль «отцов» марксизма-ленинизма: Маркса, Энгельса и Ленина. Взгляды «мастодонтов» были направлены на счи- тающих у кассы свои копейки сотрудников, а художественно выведенная чуть ниже подпись гласила: «Пролетарии всех стран, извините…» В лаборатории же, где находилось рабочее место Захара и ещё нескольких его коллег, в основном женщин, уже почти пятнадцать лет красовались подобные «агитационные пособия», прикреплённые когда-то на шкафы канцелярскими кнопками. «Оформителем», помимо Захара, был его тогдашний «закадычный» друг Виктор. Один из плакатов расположился рядом со стеллажом с легковоспламеняющимися жидкостями. На нём мужественный красноармеец с суровым лицом и огромной звездой на «будёновке» выбрасывал вперёд мускулистую руку с огромным указательным пальцем. Прежняя надпись под изображением: «А чем ты помог фронту?» – была заклеена белым листом бумаги. На бумаге, под стандартный канцелярский трафарет, было выведено: «Помни! Пьянство алкоголизма приводит к гибели человеческих жертв!» Второй плакат красовался на шкафу, где переодевалась женская половина коллектива. Это был не просто плакат. Это был целый коллаж, фоном которому служила увеличенная фотография здания НИИ. В двери НИИ на фото понуро входили несколько мужчин. Рядом было наклеено вырезанное со старого плаката изображение женщины с серьёзно озабоченным лицом, решительно указывающей рукой на входящих. «Озабоченность» расшифровывалась подписью чуть ниже изображения: