Вера Эвери - Сто рассказов о детстве и юности. Роман-взросление

А Шарик не спит. Сидит возле будки и, вывалив мокрый язык, на меня любуется. Небо над нашим домом чистое-чистое, как вымытое сияющее окошко. Вспугнув с качелей бабочку-репейницу, сажусь на теплые скрипучие досточки – качаться лень, и говорю Шарику:

– Мы скоро на речку пойдем.

– Ага-а, – зевает Шарик и с треском захлопывает пасть. Репейница вьется над ним, расплескивая крылышками солнечный свет, вот она уж над сливой, вот – выше забора… Шарик следит за ее полетом, крутит башкой и звякает цепью – тоже небось лететь хочет. И я хочу. Так бы и упорхнула сейчас на речку. Да нельзя. Надо ждать, пока взрослые кончат свои вечные дела.

Как ни долог день, но после обеда настает вечер. Солнце уходит за крышу и продолжает греть оттуда. Воздух насыщен теплом и предчувствием счастья. Мы собираемся. Мама берет старенькое рядно и полотенца. Я приношу кулек гороховых стручков – возьмем и их. Бабушка суетится, несет мою кофту: «тянет от воды-то…»

– Ба, да там двадцать пять градусов! – возмущаюсь я. – По радио же объявили!

– Ну и что ж, что по радио, – бабушка непреклонна. – А кто обещал слушаться?

Она с нами на речку не ходит: «Я, – говорит, плавать не умею, чего там делать?»

Я тоже не умею, но благоразумно помалкиваю, а то бабуля решит, что и мне там делать нечего.

До Оки близко, все под горку, да под горку, через автостанцию, и вот уже она – в светлом блеске и плеске – реченька моя! Нам через мост на ту сторону, где на песчаном бережку купно стоят седые от ветра ракиты, где вода у самого берега кипит буйным весельем, и визг малышни заглушает мощное бурленье под мостом, между изъеденных течением деревянных свай.

Мочи моей больше нет – раскинув руки и вопя как оглашенная, несусь навстречь воде. Мама сзади смеется. Она бы и сама так побежала, да большим нельзя.

Вода, когда только заходишь в нее, одевает бегучей прохладой напеченное солнцем тело: ре-ре-ре-еченька моя… Закрываю глаза и отдаюсь ей целиком – А-ах! В ушах булькает и под волосами делается холодно-щекотно. Вокруг визги и брызги.

– А давай в «баба сеяла горох!» – кричит чья-то девочка. Мы беремся за руки. Надо скакать в воде, приговаривая: «Баба сеяла горох и сказала «ох!» – на «ох» окунаешься с головой, и река сама выталкивает тебя вверх, к солнцу и воздуху.

Мы взлетаем опять и опять, пока в мои забитые водой уши не прорывается дальний дробный треск и рокот.

– Моторка! – кричу я. Звук близится, растет – из сверкающей дали вырастает и мчит к нам моторная лодка.

– Ааа!! – орем мы, захлебываясь радостью. Задрав нос, лодка режет реку, мотор на корме звонко молотит «та-та-та-та-та!» Не сбавляя хода, она проносится мимо и ныряет под мост, где течение закручивает пенные водовороты. Отвалившие от ее бортов стеклянисто-зеленые валы враскачку устремляются к берегу.

– Волны! – вопит моя новая подружка. Мы бросаемся в них, мы взлетаем на их прозрачных спинах и скатываемся вниз, волна грузно бьет в берег, а трескучее «та-та-та-та» за мостом нарастает снова, моторка развернулась и мчит обратно.

– Вылезай-ка! Вон губёнки уже синие, – командует мама.

Девочку мою тоже кличут с берега: «Венера, выходи!»

– Давай ракушки искать, – предлагает она, плюхаясь в мокрый песок. Венерка в простых трусах, их не жалко. Я снисходительно озираю голопопую мелюзгу – девчонок в настоящих купальниках больше нет – и присаживаюсь на корточки рядом. Мы ищем ракушки – не простые буро-коричневые створки с сияющим перламутровым нутром – этих много. И не те невзрачные голубоватые ушки-ракушки – у меня таких целая горка, а редкие – закрученные спиралью улиткины домики. Чаще всего они серые или белые, но иногда бывают полосатыми. За такую ракушку, что хочешь выменять можно – даже фантик от шоколадной конфеты «Белочка». Или от «Мишки на севере» – только их нету ни у кого… Серых улиток я три штуки нашла. А Венерка – одну в полосочку. Везет!

– Ты еще купаться пойдешь? – спрашивает она. – Эх, а мы уходим уже…

Отдаю ей свои ракушки, чтоб утешить.

Мы с мамой опять идем в воду. Теперь уж не так сразу – бултых и все! Холод сидит под кожей, заставляет подниматься на цыпочки, задирать локти.

– И совсем не холодно! – уверяю я маму, стараясь, чтоб зубы не плясали.

Людей на речке уже мало – расходятся. Солнце клонится за Сабинину гору. От вечернего света вода в реке делается непрозрачной, как молоко. Мама без всплеска ложится в ее арбузно пахнущую гладь и плывет вдоль берега. Я рядом ступаю по дну и, как она, развожу руками.

– Ты не бойся, – говорит мама. – Ложись и плыви. Я ложусь, и изо всех сил колочу ногами, поднимая тучу брызг, а все равно тянет ко дну. Страшно.

– Не так, – учит мама, – ногами надо тихонько, как рыбка хвостом. Я пробую опять, как она. И получается – вода держит меня. Я не тону, я… я… плыву! Тихий восторг охватывает меня: «Плыву! Плыву, смотрите все!» Смотреть некому, мама уже далеко, и не знает, что я научилась…

Выхожу из воды на опустевший берег – степенно, как большая. Сдерживая распирающую ребра гордость, сама, не спеша, вытираюсь. Солнце почти зашло, ракиты смотрятся в спокойно текущую воду. Их отражения и мой первый успех – все куда-то утекает. Утекло.

– Ма, я научилась плавать!

– Молодец, – говорит мама, собирая влажные полотенца. – Кофту накинь-ка…

До дому далеко, все в горку да в горку. Я еле плетусь, лущу дорогой гороховые стручки, выедая сладкие белые горошки, и думаю: значит, я теперь больше бабушки умею? Я плаваю, а она не может. Бедная, надо и ее научить. Это же так легко!

Наша калитка открыта. Бабушка выглядывает на дорогу – слушает, идем мы или нет? У ног ее трется Тишка ¬– тоже нас встречает. Собрав последние силы, бегу к ней:

– Ба! Ба-ба!

Она не видит меня в сумерках, но все равно улыбается и машет рукой.

Ока

Официально он назывался Гастроном №3, но вся округа звала его просто магазин на горе. Гора, на самой вершине которой он стоял, была… у-у-у-ух! Если хорошенько оттолкнуться от щербатого магазинного крылечка пыльной сандалией, а потом отпустить педали Орленка, то можно лететь со свистом в ушах мимо столбов и заборов, мимо кирпичной ограды детсада, мимо базара – лететь, не останавливаясь до самого моста через овраг, по дну которого, укрытая прохладными лопухами, бежит мелкая и шустрая речка Вырка.

Правда тащиться потом с велосипедом в гору – по жаре и пылюке… мне, восьмилетней, почти также тяжело, как Бабглаше с ее двумя клюшками. Нет, клюками. Нет, все-таки клюшками. Зимой ее внуки играют этими клюшками в хоккей, а летом Бабглаша ходит с ними (чего добру зря простаивать) в магазин за хлебом и овсянкой. Все остальное у них свое. Даже молоко. Везет же!