Виктор Авива Свинарев - Воспоминания человеческого детёныша о Великой Битве кромешной

МАТУШКОЙ НАШЕЙ ПОБЕДЫ

И многое стоит за этими словами. Вот только я все чаще вспоминаю одно детское дело. История про то, как хоронили моего дружка.

Смерти было так много вокруг, и такие жуткие, что неизвестно по какому закону, вдруг превращались в самые разные приключения. Будто сам тогдашний Бог войны принимал в этом свое гадское свирепое участие. Ведь ему нужно, чтобы много было войны, много смертей и не просто так, но и еще такое, тоже было.

Мой друг, сам, втихаря, за сараем, пытался сам разрядить итальянскую, такую блестящую мину, и на все про все – молотком и зубилом. Хоронили его в снарядном немецком ящике. Ящик был крепкий. Весь окованный железом, как и подошва немецкого сапога, но чуть не такой, как надо. Дедушка почти сам отдал его на наши похороны. Пока везли на тележке – ничего. В могилу мы сами этот страшный военный гроб поставили-всунули, нами еще дедушка командовал. Стали закрывать, а крышка не закрывается.

Ноги засунут, голова, перевязанная сухим кровавым полотенцем, вылезает наружу. Голову еще раз спрячут, ноги в летних валенках торчат в разные стороны. Тут три маленьких девчонки, что увязались с нами, испугались.

А мы, его друзья, вдруг стали лыбиться и смеяться, как дурачки. А мать увидела, что ее сыночек, такой всегда непослушный и супротивный вдруг выскакивает в третий, и самый смешной раз, своей прямой головой, из-под крышки снарядного немецкого ящика, – то она просто упала на землю, откуда ничего не было видно.

Тогда дедушка нареченного внука пожалел, положил его набок. Ноги в руки подтянул. Еще можно было так сделать. Взял себе на память дырявые валенки. И вышло как на картиночке, мальчишка на всех обиделся и тихо заснул себе в уголочке. На боку. Правда, интересно?!

Да, так оно и было. Зато крышка теперь закрылась навсегда. Я стоял и ждал, мне уже ничего не хотелось, как и всем. Только бы уйти отсюда. Слезы настоящие пришли после. Хорошие люди живут дурачками не всю свою жизнь.

И если ты, читатель, споткнулся немного на этом месте, или даже улыбнулся чуть, то тогда давай вместе попросим прощения у моего такого маленького друга, которой навсегда уснул сам себе, под немецкой доской.

Ящик, и в самом деле, был не такой уж и большой. А другого было не найти во всей, только что вновь расколошмаченой, Курской области, во всей порушенной Отечественной Войной стране.

Друг, прости меня, что я тогда тоже чуть смеялся, прости за то, что я так и забыл, как тебя звали. Но ты напомнишь мне о себе! Что в свой черед, и моя смерть припожалует ко мне, и не просто так.

А от того, что вспыхнет и станет гореть надо мной тот хворостяной сарай с соломенной крышей, каких много погорело в войну в нашей области.

Но теперь всю жизнь я знаю и буду помнить и знать, что я несу с собой крылышко бабочки. Я знаю – тебе это понравится!

А, значит, успокоит нас всех, которые узнали про тебя и твою маленькую жизнь и твое тело, похороненное на безымянном русском поле. В мелком окопе, в немецком ящике.

Пусть все знают, как могут реветь три маленькие наши девочки зараз! Не считая взрослых.

И у них, таких длинных соплей вообще никогда не бывает

Перед своей выездной рыбалкой на плотину, мы обычно коротаем время в вокзальном буфете. Заведение, которое так не любят наши жены, Таня и Наташа. Потому что тут мы частенько попадаем в разные приключения. То потребуется внезапно доктор, а рядом никого нет, кроме нас. То один раз посадили бабку не на тот автобус. Тогда даже пришлось брать такси и гнать за автобусом целые полчаса. Один раз приехали домой не вечером, а через два дня. И они вечно недовольны, так как тоже ждут, что случится на этот раз. Поэтому дальше о наших женах и напутствиях разговора и не будет вовсе. Только если чуть-чуть, мы то приключений с другом совсем не ищем. Просто они с нами случаются. Мы-то тут причем?!

Вот и на этот раз. Конечно, можно на водохранилище поехать и на машине, но зимой на ней не очень удобно, мы ведь с ним выходим на самую середину нашего белгородского моря. А с машиной надо ехать, оставлять ее на морозе, потом нам надо вновь усаживаться в нее в своих рыбацких доспехах и снастях. А так, раз у нас все шофера хорошие знакомые, то нам автобус останавливают, отдельно, чтобы идти не по дальней дороге, а «идти напрямки», через лес и сразу на водохранилище.

И обратно тем же ходом. И если видят, что мы опаздываем, то весь автобус ждет нас. Но мы сами никогда не опаздываем ни к одному автобусу. За точность отвечаю я, у меня на руке заслуженные командирские часы, которые не спешат и не опаздывают, потому что эти часы знают, что иногда от точности зависит жизнь. И моя, и моих друзей.

Один из столиков буфета располагался как раз напротив автобусной площади, и можно было не бояться, что нужное уедет без нас. Но мы и не боялись. Буфетчица, тетя Клава, если что предупредит, а если что не так, то возьмет и остановит все движение на своем любимом автовокзале. И стол, за которым мы стоим, это наш стол. Это правило тетя Клава соблюдает свято. Потому что она всегда относится к моему другу, да и ко мне заодно, с уважением.

И это она, сама, уже в третий раз подряд сметает крошки с одного края стола. Это она затем, чтобы увидеть мою правую руку, перевязанную бинтом. Осколочное ранение и перелом, и все это приобретено на бойкой Украине. А спросить ничего нельзя, доктор очевидно, заранее успел предупредить всех тут. Вот почему я все ем левой рукой, как в кино про олигархов.

– Смотри! – предупредил я.

Это посреди утренней воскресной толчеи я наметанным артиллерийским взглядом засек группу, что целеустремленно бродит по всему автовокзалу. И что путь они понемногу держат в нашу сторону. А вот этого я и побаиваюсь, потому что это дети из ближайшего к нам детского интерната. Вон там его стены, высокие и глухие, правда, уже без колючей проволоки стоят нерушимо. Это наша общая боль.

В прошлой России интернаты то по нашей общей бедности были заодно со всеми. Те, что сейчас, от нашего кривого, неумеренного богатства, и они, как та горсть ненужных копеек, которую опереточный депутат кидает в шапку опереточного нищего. И это то самое, которое, унижает нас всех. Как хамская дедовщина в одном взводе унижает всю роту во главе с командиром.

Уж что-что, а я сразу понял, что это слаженный коллектив. Я в таких коллективах тоже бывал и до сих пор работаю. И частенько девочки, которые вечно командовали мной, ругали меня и сами верили в то, что это хорошо. Вот и у этих точно также. И в этой группе, у каждого свои обязанности. Пока одна держит коробку, другая говорит, мальчик же следит за обстановкой в зале автовокзала.