Иван Аврамов - Горячий снег Килиманджаро

– Предмет спора, Сима? – несколько по-книжному выразился дядя Федя.

– Подарок моей жены, – еще более озадачил коллег по охоте Серафим. – Хочу доказать вам, что мое ружье ТОЗ 34 намного лучше ваших берданок. Твой «ижак» 27, Родя, очень неплохое оружие, но моя «тулочка» получше.

– Чем, интересно? – вскинулся Куделя.

– И полегче, и покучнее, и поприкладистее, – Рябиков взял в руки свою любимицу, погладил с удовольствием боковушки, где по хрому с одной стороны была выгравирована птичка, а с другой – охотничья собачка. – Нет, моя «тулка» – самая лучшая.

– Как, интересно, Серафим Ильич, ты это докажешь? – ядовито поинтересовался Куделя.

– Прострелю насквозь с десяти шагов «сороковку»!

– Снарядом, что ли? Шрапнелью? Или миной? – на губах Родиона зазмеилась скептическая улыбка.

– Картошкой, Родя. Картофелинкой.

– Мой золотой, и на что ты хочешь поспорить? – Ваня Золотой наконец-то воспрянул от летаргического сна.

– А на что в селе можно поспорить, мой серебряный? – слегка передразнил Ваню Рябиков. – Конечно, на корову!

– Ты хочешь проиграть корову? Она у тебя лишняя? У тебя ж трое ребятишек, мой золотой, – попытался остеречь Рябикова Ваня.

– Ну, проиграю, значит, проиграю! – отмахнулся Серафим.

– Картошкой? Сороковку? С десяти шагов? Что-то ты, Сима, заливаешь!.. – прервал их разговор Куделя.

– Хочешь поспорить?

– А не откажусь! Проиграешь – сегодня же твою корову сведу с двора!

– Ну, а я – твою! Если выиграю!

Сцепленные сильные руки двоих спорщиков ребром ладони разрубил, как ударом топора, Сварной. А Витька Наливайко поник головой, как одуванчик перед заходом солнца – понял, что опять на его голову свалится какое-то поручение. Так, конечно, и получилось: оценив диспозицию, Рябиков ласково попросил самого молодого:

– Слетай-ка, Витенька, ко мне домой, там во дворе, под яблоней, доска-«сороковочка» метра на полтора. Гости сидели на ней под шатром, когда «полтинник» мой отмечали в июле. И попросишь у Марии моей несколько картошин, каких, сам понимаешь, – тут Серафим глазами показал на свою «тулку», поближе к которой сейчас переместился Федор Кузьмич, точно решив постеречь ее до заветного часа икс. – Что, братцы, скинемся еще на литр-полтора?

Скинулись. За водкой, правда, отправился в «Веруню» Ленька Сварной. Командировать туда Загранку возможным не представлялось – Верочка бы вцепилась в него мертвой бульдожьей хваткой, и охотничья вольница бывшего морячка торгового флота досрочно и бесславно бы завершилась.

Первым под бурные аплодисменты присутствующих возвратился, конечно, Сварной – магазинчик ведь куда ближе, нежели дом Рябикова. Через полчаса, основательно взмыленный, приковылял с «сороковкой» и пакетом с картошкой и Витек Наливайко, которого честно наделили штрафным стаканчиком.

– Витя, вы что с Марией, полпогреба выгребли? – остановив взгляд на пакете, усмехнулся Рябиков. – Это ж пол-«Макдональдса» можно накормить картошкой «фри»!..

Наливайко смущенно заулыбался, виновато опустил глаза.

Досочка, или досточка, как говорили в Соленых Колодцах, этакой симпатичной перекладинкой, как на футбольных воротах, строго, между прочим, вертикально умостилась на двух, выросших в метре друг от друга кустах шиповника – с ответственной этой задачей, слегка уколовшись ладонями об острые колючки, прекрасно справился Васек Загранка.

Теперь все внимание участников эксперимента сосредоточилось на Серафиме Рябикове. Он был спокоен, как опытный факир, как фокусник экстра-класса, как чародей, беспредельно уверенный в себе: вытащил из патрона пыж, высыпал на ладонь сизовато-черную дробь, ввинтил в патрон картошку подлиннее, острым ножиком срезав все лишнее, что не укладывалось в заданный диаметр, а наконечник получился сантиметра на четыре. Зачем-то скинул с плеч прямо на рыжую траву пиджак, оставшись в одном «рябчике» – матросской тельняшке, с которой никогда не расставался.

– Чок или получок, Серафим Ильич?

– Чок, Родя, чок.

Рябиков аккуратно вогнал заряд в верхний ствол «вертикалки».

Вскинул «тулку», с шумом взвел курок (Федор Кузьмич насторожился, застыл в боевой стойке, готовый тут же рвануть хоть и за чужой, но столь желанной и сладкой добычей), слегка прицелился и… грохнул выстрел – именно с десяти отмеренных шагов. Мгновенное оцепенение сменилось беспорядочной беготней, все побежали к «сороковке» и опять остолбенели – в доске… зияла сквозная мокрая дырка, а в воздухе пахло свежим, как из блендера, картофельным соком.

– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно произнес Рябиков и победно взглянул на Куделю – тот побледнел и все не мог оторвать расширенных глаз от ужасного отверстия ценой в целую… корову.

– Ну, ты даешь, Серафим Ильич, – потрясенно выдавил из себя дядя Федя. – Прямо цирк какой-то!..

– Что – даешь!.. Нет, мужики, я-то здесь не причем, – не согласился Рябиков. – Это у меня ружьецо такое знатное, подаренное с большой любовью – моя Мария купила его прямо на выставке в Санкт-Петербурге, тогда еще Ленинграде. Ладно, хлопцы, допиваем, и айда в село, по домам, а мне еще придется заглянуть к Родиону за выигрышем. Кажется, снова пойдет дождь…

Тучи и вправду обложили небо со всех сторон, тучи были похожи на вывалянную в пыли вату, к тому же начало смеркаться.

– Родя, мой золотой, мой серебряный, ну и что ж ты наделал? – искренне посочувствовал Куделе Ваня Золотой. – Это ж надо – проиграть корову-кормилицу!..

– Да, – тяжко вздохнул дядя Федя. – И ничего уже не переиграешь!.. Рассчитаться за проигрыш – святое дело…

Пока допили, пока доплелись до села, сгустилась ночь, но Серафим возжаждал заполучить выигрыш безотлагательно… К чести Кудели, он безропотно расплатился со счастливцем, вывел свою буренку из сарая и передал из рук в руки, рассказал, что кличка у нее весьма распространенная – Зорька, дрогнувшим голосом попросил обращаться с ней ласково.

– Родя, ты не сомневайся, она будет нам, как родная, – твердо пообещал Рябиков и, намотав на руку цепь, которой Куделя наделил его вместо налыгача, пошлепал по мокрой скользкой улице восвояси, на другой, ближе к морю, конец села. Сначала испуганная недоумевающая Зорька покорно вышагивала рядом с новым хозяином, но потом, когда осознала происходящее, в ней проснулся характер, она начала упираться, не хотела идти дальше, скользя копытами по грязи, а когда приблизились к балке, делившей Соленые Колодцы на две примерно одинаковые половинки, и вовсе заартачилась, нагнув голову, попыталась найти спасение в овраге, подальше от столбовой дороги; невдомек было несчастной Зорьке, что Серафима переупрямить трудно, что он употребит всю свою силу зрелого, в самом расцвете, мужика.