Александр Прохоров - Часовых дел ангел. И другие рассказы

Я подумал-подумал и согласился. И буквально только я согласился – звонок телефонный: я, говорит, Наташа, мне все ваша подруга объяснила, Вы мне только адрес и время назовите.

Сегодня встал, зарядку делаю, потом вдруг… Ба-а! Сколько времени?! Через два часа Наташа должна прийти! Осмотрелся я – ну нельзя человека, да к тому же незнакомого, так принимать. Конечно, она придет убираться, но есть вещи, которые перед посторонней женщиной просто неловко демонстрировать. Например, кошачий лоток.

Пошел я в комнату жены, а лоток там стоял. Лоток – это таз такой, в котором много-много наполнителя, и в этом море наполнителя за неделю кое-что набралось… Не оставлять же такое Наташе. Нашел я пакет, выловил все лишнее, упаковал, отнес в мусоропровод.

Потом зашел на кухню и подумал, что посуду пора за собой помыть. Все эти засохшие тарелки, сковородки! Придет Наташа, что обо мне подумает?

Помыл тарелки, заодно раковину, слегка плиту, потом начал смахивать пыль… – передумал и оставил пыль Наташе.

В комнате подметать не стал (тоже Наташе), полил, правда, цветы. Посмотрел на кровать и решил застелить. Иначе двусмысленно как-то. Представьте: приходит к вам Наташа, первый раз в жизни приходит, а у вас постель разложена. Короче, убрал, отнес все тапочки в коридор, положил на полку. Странно, откуда столько тапочек?! Никто до Наташи, вроде, не приходил, а под столом три пары тапочек.

Зашел в ванную, посмотрел на себя и решил побриться: неделю не брился! Побрился – даже как-то свежее себя почувствовал. Снял треники, отнес в шкаф, достал джинсы и клетчатую рубашку, причесался. Сварил кофе. Сижу жду! Через полчаса придет Наташа!

Случился этот эпизод почти 30 лет назад, когда Ивану Ильичу было чуть больше, чем мне сейчас.

Он сам бесцеремонно открыл калитку на наш участок и скорым шагом, припадая на левую ногу, прошел к дому. Я стоял возле крыльца с маленькими тогда (лет пяти-шести) дочками двойняшками. Они почувствовали негодование зашедшего старика и, как я понял, слегка испугались. Дача у нас тогда только появилась, я, конечно, знал в лицо соседа, мы здоровались, но особо не разговаривали, и на участке у нас он раньше не бывал.

– Скажи мне, пожалуйста, – не поздоровавшись, начал он, и в голосе его чувствовалось агрессивное волнение подвыпившего пожилого человека, – зачем тебе такая трава высокая на участке? Почему не покосил! А берез зачем посадил столько? Тут что тебе. лес?

– А в чем, собственно говоря, дело? – спросил наконец я.

– А то, что траву вдоль забора не косишь, она от тебя ко мне поползёт, деревья подрастут – листья на мой участок осенью полетят. Нам зачем эти участки выделили, как ты думаешь?

Надо еще добавить, что в речь его вплетались матерные словечки, что при моих дочках было совсем неуместно и в общем-то возмутительно.

Девчонки смотрели на старика (он и мне тогда казался стариком – ему за пятьдесят, ближе к 60 – мне в районе тридцати) и, видимо, ждали моей реакции. И хоть я чувствовал, что агрессия эта скорее неприятная, чем опасная, вторжение меня так возмутило, что я не мог разговаривать спокойно, поддался исходящему от незваного гостя волнению, перешел на ты и, изменяя своему принципу разговаривать со старшими только на «Вы», попросил соседа убраться с моей территории, поскольку его сюда никто не звал и общаться с ним не желает.

Он смерил меня гневным взором, развернулся и на прощание сказал: «Смотри! Сгоришь со своим лесом как швед под Полтавой! Попомни мое слово!»

Что имел в виду этот пьяный старик? Что сухая трава на участке опасна с точки зрения пожара, или что он подожжет ее в один прекрасный день? Это было предостережение, угроза или просто пьяный бред?! Черт его разберет.

Сосед ушел, а я все не мог успокоиться. В принципе я понимал, к чему клонил Иван Ильич: его раздражало, что мы почти ничего не выращиваем, что загораем на своих шести сотках, что садовое товарищество задумано как земля для садоводов, он вот на земле спину гнет, а мы бока греем, да еще и сорняки наши к нему якобы ползут.

– Даже если это садовое товарищество, – рассуждал я про себя, – почему я должен весь свой участок распахать под огород? Я пока работаю, овощи могу и в магазине купить. А здесь хочу, чтобы была тень от деревьев, свежесть от травы, хочу, чтобы место было для отдыха, а не для пахоты. Это моя здесь земля или как? Кто тут порядки устанавливает? Кстати, ни разу не видел, чтобы листья от моих деревьев за забор летели.

Возмущение и чувство опасности от такого соседства не проходило. И я подумал, пусть будет известно, что приходил, угрожал, если это не было шуткой, то будет понимать: если не дай бог что случится, то к нему первому придут. Поразмыслил я так и эдак и пошел к председателю. Тот выслушал, говорит: «Пишите заявление». Я написал, что приходил пьяный, при детях матерился, обещал спалить, так и так, прошу принять меры.

Первое время после того эпизода мы не здоровались, с полгода наверное, но постепенно взаимные обиды и претензии улеглись, я понял, что повода поддерживать конфликт в общем-то нет: ну выпил человек, ну перегнул палку, ну мало ли, бывает. Мне даже самому в какой-то момент стало неловко, что я ходил к председателю, написал кляузу.

грозы, конечно, оказались пустыми, на участок ко мне самовольно сосед больше не приходил. Мы с женой со своей стороны старались не злить пожилого человека. Ольга покосила траву вдоль забора, чтобы убрать семена разнотравья, которые якобы разлетались по ветру. Я спилил ветки осин, которые якобы отбрасывали тень на его посадки. Мы начали здороваться. Поначалу он приветствовал меня нехотя и только по отчеству – «Николаич», а потом перешел на «Саша».

За исключением редких вспышек гнева Иван Ильич был человеком самодостаточным, относительно тихим, друзья или родственники к нему приезжали не часто, хлопот особых от него не было. Он сам боролся за тишину возле наших домов. И, в частности, пытался отвадить подростков, что гоняли возле его (а следовательно, и нашего) участков на мопеде. Он даже соорудил лежачего полицейского, когда асфальтировали нашу дорогу. Но подростков разве остановишь, разве уймешь, продолжали гонять и на великах, и на мопедах, кричать, шуметь. Однажды разгорелся скандал. Видимо, ребята остановились возле его дома и пытались объяснить, что у них есть такие же права на эту улицу, как и у Ивана Ильича. Одному он успел дать подзатыльник, остальные разбежались. Через час пришла мать пострадавшего, она громко кричала, возмущенная тем, что кто-то посмел поднять руку на ее сына.

– С какой стати! – кричала она. – Да и где же им ездить, как не по улице?!

Не берусь судить кто там был прав, кто виноват, да и не видел я, как и с чего разгорелся конфликт. Я слышал только обрывки разговоров. Иван Ильич вышел на встречу мамаше и сказал всего одну фразу: «Что ты орешь, дура!» – и опять ушел к себе в дом.