Мария Давыденко - Дай мне шанс всё испортить

Платон смотрел на красивую блондинистую девушку на экране. Она снисходительно улыбалась и методично постукивала по столу длинными ногтями цвета «фуксия». Всё в ней было отталкивающе безупречно: «подправленные» черты лица, длинные локоны, худые, но прокаченные руки, макияж, идеальные брови. «Почему-то «подправленные» девушки все выглядят одинаково, будто с конвейера сошли. Они обезличенные, что ли. Похожи на собачек от одного заводчика», – размышлял Платон. Она говорила слегка писклявым голосом:

– В тебе нет ничего нормального. Когда я пытаюсь поговорить с тобой, ты словно отключаешься и терпишь общение со мной. Ты смотришь корейские фильмы с субтитрами, слушаешь французских певцов, которые поют так, словно в этот момент испытывают оргазм, ты читаешь античных философов, потому что считаешь, что все остальные мотиваторы просто переделывали их труды «на современный лад». Ты пишешь странные книги, которые никто не в состоянии прочесть, все только делают вид, что поняли смысл. И тебе не до кого и не до чего нет дела: только до твоих книг, где главные герои такие же психи, как и ты, они ведут себя неестественно. Ты – очень странный, и все твои персонажи тоже. У нас нет ничего общего, кроме того, что мы оба люди. Хотя иногда ты похож на растение, которому нужно иногда печатать. Не знаю, есть ли хоть у кого-нибудь с тобой что-нибудь общее. Сначала это даже казалось мне забавным. Но со временем это начинает дико раздражать. Нужно всё время во что-то вникать, следить за тем, чтобы ничто тебе не мешало. Все носятся с тобой как с писаной торбой. Будто если ты не выпьешь нужный чай, съешь не тот сорт яблок, сядешь не у окна, наступит конец света. А я даже не понимаю, а что ты такого создал такого особенного! По твоим книгам не снимают фильмы, потому что экранизировать подобный бред невозможно, тебя не показывают по телеку, тебя практически никто не знает в лицо. Да, ты получил какую-то престижную премию, и за это все тебя носят на руках и рукоплещут, покупают твои книги, хотя и не читают их. Твои книги аморальны, отвратительны, скандальны, но совершенно заумны. Только ты можешь скандальное сделать совершенно неинтересным. С тобой никуда невозможно было пойти, потому что везде ты начинал с кем-то спорить и что-то доказывать, а остальных считал просто тупыми. Для меня ты больше чудик, чем гений. Человек, которого вечно что-то не устраивает. Не тот цвет штор, не то освещение, не то время, не то слово! А ты не тот человек, с которым можно строить хоть какие-то отношения!

– Вот стерва! – воскликнул он.

– Не выражайся, Платон Афонин!

– Теперь я могу выражаться сколько угодно, потому что тебя больше нет в моей жизни, да и на этом свете тоже.

– И я счастлива, что умерла: теперь меня не раздражает твой непонятный успех! И теперь меня никто не спрашивает, а какой Платон Афонин на самом деле? Теперь мне не нужно смущенно улыбаться и говорить о тебе хоть что-то хорошее, дабы не попасть в неловкую ситуацию. Хотела бы я говорить каждому, что ты напыщенный пижон!

– Пижон? Да ты и слово это произнесла потому, что ты в приложении, а не на самом деле. В обычной жизни ты удовольствовалась бы сравнениями с козлом, хотя даже не знаешь, как он выглядит. К твоему сведению, пижоны склонны к показухе, демонстрации внешних достоинств, а я к показухе когнитивной. Слово «когнитивный» ты знаешь, потому что подсмотрела в словаре и употребляла по десять раз на дню. Помню, ты называла когнитивным диссонансом бурчание в животе. А я больше сноб, чем пижон. Или коптокмист.

– Ты это слово только что придумал?

– Нет, любитель употреблять редкие слова. Коптокмия.

– Бла, бла.

– Я просто запоминаю нужные слова.

– Выпендрёжник!

– Это всегда было твоим единственным аргументом. Пока, дорогуша! Думаю, Дьявол всё-таки не носит Prada, а ты там разгуливаешь в хлопчатобумажных выстиранных сарафанах и тапочках из полиэстера.

Платон произнёс:

– Ух, прям полегчало! Будто перезагрузился. Всегда любил ругаться с этой стервой!»

На экране появилась женщина лет шестидесяти. Она была очень просто одета, на её волосах просматривалась седина, морщины вокруг глаз напоминали заживающие царапины. Она неловко теребила браслет на руке.

– Я никогда не понимала тебя, сынок. У тебя всегда были грандиозные планы. А всё, что я могла для тебя сделать – накормить, одеть, обуть, дать элементарное образование. Я никогда не подходила на роль твоей матери. Ты сам никогда не мог с собой справиться и совладать, куда уж мне. Я никогда не понимала того, чем ты занимаешься. Я просто хотела, чтобы ты был счастлив. Но ты никогда не был счастливым, что бы я ни делала. Тебе всегда было мало. Ты всегда хотел больше. И даже получив то, о чём ты долго мечтал, ты не стал выглядеть счастливее. Пока тебя не признавали, ты к чему-то стремился, а потом ты перестал видеть смысл в чём бы то ни было. Иногда мне казалось, что страдания – это твоё нормальное состояние. Иногда мне казалось, что ты не мой сын, настолько ты не похож на нас, настолько ты отдалялся от всех, настолько я не играла никакой роли в твоей жизни. Ты всегда был сам по себе. Ты никогда не нуждался в моей любви и признании.

– И я тебя люблю, мам.

– Я не договорила. Всегда ты меня перебиваешь, сынок! Да, мать нельзя дослушать до конца, она же ничего путного не посоветует! Можно слушать кого угодно, хоть Джона Леннона, но не мать родную! Мнение какого-нибудь Сенеки тебе куда важнее, чем мнение матери. Я на последнем месте в твоём рейтинге людей, которых стоит воспринимать всерьёз и слушать.

– Это не так, мам!

– Рассказывай это, Платон Сергеевич, кому-нибудь другому! Я знаю тебя как облупленного. И не нужно закатывать глаза, когда с матерью разговариваешь!

– Раз тебя повидать, мам.

Затем на экране появилась его собака. Он давал ей команды, и она выполняла их. Корги реагировал на его голос и изображал щенячью преданность. Вскоре к Джойсу присоединился Тимур. Он присел на газоне рядом с собакой, потрепал её за ухом.

– Почему ты убил себя? – спросил Платон, вовсе не ожидая получить ответ, но у приложения всегда были варианты.

– Я не убивал себя. Просто у меня была возможность не продолжать. Я предпочёл не прилагать усилий. Почему я обязан сохранять себе жизнь, когда теперь столько шансов умереть? Что ты любишь больше всего, Плат?

– Вымышленные миры. Иногда мне кажется, что только они отличают людей от животных. Люди способны создавать вымышленные истории, даже сопереживать им. Трудно представить собаку, которая плачет, посмотрев «Хатико» или «Болто». Собаке плевать на выдуманных персонажей или на тех, кто мертвы. А люди живут по несколько часов в других историях – не своей жизни.

– Но «Хатико» и «Болто» основаны же на реальных событиях.