Ирина Кошман - День, когда цвел делоникс

– Это не твое дело!

Я знал, что ей не понравится такое заявление. Она надула губки, и ее еле заметные брови сошлись, образовав бороздку. Она сложила руки на груди и начала болтать ногами. Я не помню точно, сколько нам тогда было лет. Наверное, ей было пять, а мне семь. Но я всегда знал: несмотря на разницу в возрасте, сестра всегда было сообразительнее меня. И в тот момент мне показалось, что она понимает больше моего.

– Ты еще маленькая, – это всё, что я мог произнести.

– Я не маленькая! – возразила она. – Я хотя бы не плачу.

Это был удар ниже пояса. Уж не знаю, что было больнее: видеть клочки своего произведения на полу или слышать такой упрек от самого близкого человека.

– Ну, ты и дура!

Я слегка толкнул ее локтем в плечо, а она ответила тем же, явно не намереваясь рассчитывать свою силу. Поборовшись подушками несколько минут, мы устали и громко рассмеялись. Но для меня этот смех был чем-то вроде сладкой вишенки на рыбном пироге. Обида никуда не делась. Хотя и она растворилась со временем. Такое быстро забывается. Но боль остается навсегда.

Через несколько дней, когда мы завтракали за столом перед учебой, я спросил у мамы, почему мой Дубликат не может быть врачом за меня. А я мог бы стать художником. Я снова увидел оцепенение, охватившее мать. Отец же не перестал жевать, пристально наблюдая за происходившим.

Я заметил, как мама постаралась взять себя в руки и не срываться.

– Эта работа невозможна для Лика. Программа не может с этим справиться. Ты это поймешь, когда вырастешь. А человек не может достичь такого уровня художественного мастерства, как программа.

Я пожал плечами и отложил ложку. Я все равно ничего не понимал. Мама протянула руку через весь стол и положила свою ладонь на мою. Она была холодной и слегка влажной, так что мне показалось, будто это была не рука, а рептилия.

– Ты никак не можешь взять в толк, что твой Дубликат – это и есть ты. Ты сам будешь заказывать для него программный код. А для этого тебе придется работать.

– Ты должен быть рад тому, что твоя профессия уже предопределена, – вмешался отец. – Раньше людям приходилось самим решать, кем им быть. И это удавалось далеко не всем.

Мне сложно было представить, что помимо мира, к которому я так привык, существовал где-то еще какой-то мир. Существовало прошлое или параллельная Вселенная, где не было Дубликатов и великого кванта!

– Не знаю… – только и мог произнести я.

– Что? – спросил отец.

– Не знаю, может, это и не было так плохо. Откуда ты знаешь?

Отец нахмурился. В конце концов, никому не нравится, когда на его авторитет посягают. Отец никогда не был излишне строг с нами, скорее, это была прерогатива матери. Но последнее слово всегда оставалось за ним.

– Я знаю, – четко произнося каждый слог, выпалил отец. Он отрезал что-то, что было у него на тарелке, и произнес: – Я знаю это, потому что у моего отца не было Дубликата. И у твоей бабушки тоже не было. Это было новейшим устройством. Революционным. И стоило очень дорого. Им приходилось постоянно искать работу. И знаешь, как много было таких людей.

На этих словах он поднял вверх вилку, как бы доказывая, что цифра была ох как велика. Но меня не сильно убедило. Но я больше не говорил, хотя в голове у меня крутилось много вопросов.

– А я буду, как папа, делать Лики. И сделаю себе самый лучший! – смеясь, выдала Ло. Ей хотелось развеять эту утреннюю скуку. Да и к тому же она сделала это перед отцом. У девчонок всегда так. Первый мужчина, перед которым они распускают хвост, – это отец.

Уголки губ отца поползли вверх, но затем мигом вернулись в исходное положение.

– Да, но не это главное. Не так важно, чем ты будешь зарабатывать на Дубликат. Это никого не интересует. Главное, что будет представлять из себя твой Лик. Это главное, ясно?

Он пристально поглядел на Ло, и та смущенно отвела взгляд.

– Да, – тихо произнесла она, как будто в чем-то провинилась.

– И я не хочу больше никаких рисунков, ясно? – снова вступила мама. – Мы с отцом не довольны.

После завтрака отец поцеловал Ло в макушку, а меня потрепал по плечу, словно говоря: «Ну, ничего. И сломанные часы показывают верное время».

Наш Хвитер разделен на секторы, в центре которых находится «Новое Солнце» – светило нашей жизни. Там рождаются Дубликаты. Там же они и умирают. Там лечат больных, там дают приют нуждающимся. Мой дом с розами под окнами в секторе Си. Каждое утро отец выходил на работу в Программный Центр – важнейшее здание. Нет, не так. Называть зданием его было бы слишком бездушно. «Новое Солнце» – это живой организм, а Программный Центр – его сердце. Отец – один из многочисленных клапанов этого сердца. До Центра – триста километров. Но наш красный автомобиль, за руль которого тогда я так мечтал сесть, с легкостью доставлял отца до работы за двадцать минут.

Дверь захлопнулась за отцом, и мне снова захотелось плакать. Я снова почувствовал, что совершил самую ужасную вещь в мире. По крайней мере, все вокруг делали вид, что это так. Я не мог понять, как можно быть довольным оттого, что тебе не принадлежит? Как можно быть тем, кем ты не являешься?

Когда родилась Ло, меня на некоторое время отдали жить с дедушкой и бабушкой. Она тогда была еще жива. Но я солгу, если скажу, что помню ее. Да и вообще помню о том отрезке моей жизни. Кажется, я провел у них всего год или полтора. С чем это было связано, не знаю. Как-то не принято у нас было об этом говорить. Но теперь я думаю, этот вроде ничего не значащий момент в моей жизни предопределил многое в дальнейшем. Дед был художником. Не Дубликатом, а оригиналом. Я помню совсем мало. Только вспыхивают иногда картинки, похожие на комиксы: я сижу на полу, а передо мной большая кисть, размазывающая на палитре краску. И краска эта представляется мне радугой, сверкающей и глянцевой. А затем кисть двигается по холсту. Только кисть. Одна лишь кисть.

Я помнил запах табака и пирожков. Вспоминаю – и всего на секунду по-настоящему ощущаю их запах. А потом он растворяется, неуловимый, призрачный, как сахар в стакане воды. Мир того времени представляется мне перевернутой картинкой. Я помнил краски. Краски.

Когда я вернулся домой, мне было уже три года. Дом мой казался мне чужим и мрачным, и я тут же слег с болезнью. Врачи говорили, что это нервное. Это пройдет. Меня била лихорадка, я пылал и бился в истерике. И словно сон, я помню, как чья-то мягкая рука провела меня по коридору, дверь отворилась, и я увидел много света. И в центре этого света – маленькая детская кровать, похожая на корзину. Я заглянул туда и увидел ангела. Ангел спал, посасывая большой палец. А потом открыл глаза и уставился на меня своим бескрайним небом. Тогда, говорила мать, я быстро пошел на поправку. Лихорадка отступила, и я начал есть. Дом больше не казался мне пустым и мрачным. Я перестал по ночам звать дедулю. У меня теперь был свой ангел. От нее пахло теплым молоком и рождественским утром. Я укутывал ее в одеяло и обнимал. Учил ее говорить и смеяться. Она учила меня любить.