Исаак Ландауэр - ЛЯДЬ

– Не знаю, я просто глаза закрыл. С чего вдруг вопрос?

– Не знаю, как ты любишь говорить. Всё хорошо, местами феерично, как надо и как задумывалось. Есть подозрение, что лучше уже не будет.

– Тогда пусть лучше будет хуже. Чем никак. Когда-то и она была молода. Змеевидной татуировкой падая по телу вниз. Лет через двадцать о себе так скажешь, именно в третьем лице. Раньше понимание всё одно не придёт, следовательно, не забивай голову.

– Сколько тебе лет?

– Сорок. Но я давно уже умер.

– Сколько тебе на самом деле лет?

– Не знаю. Не помню. Достаточно. Жизнь длиной в потухшую сигарету. Не так уж и мало.

– Чем же ты столько лет занимался?

– Поиском истины.

– Нашёл…

– Если в чём-то нет красоты, то какая в этом может быть истина.

– Грустно?

– Выкладывай, – резко прервал он монотонный диалог. – Для чего ко мне сегодня привязалась?

– За мной ухаживает…

– Кто, маньяк? Послушай, я не хотел бы никого убивать, но заказать, если дело серьёзное, могу. Только сразу договоримся: без сантиментов, фальшивости искренних переживаний и…

– Восклицательный знак.

– Достойно, – Арик оживился стремительно, будто проснулся. – И давно?

– Нет. Я решила вести иногда от скуки дневник, и тот стал со мной говорить. Сам понимаешь, кому кроме тебя о таком расскажешь.

– Вполне себе фаллический символ, – задумался врач. – Чего хочет, войти в тебя орфографически?

– Ничего. Говорит только. Вроде тебя, как бы собеседника ему не хватает, точнее, слушателя. Я бы и подумала, что… как бы выразиться, фантазия тобой навеяна, но ничего к тебе не чувствую совершенно. Без обид, пока нет…

– Скорее наоборот, – теперь уже перебивал он. – Не вникая в детали сейчас, поверь. Определение всегда тривиально. Здесь не исключение. Итак: он говорит о чём-нибудь, чего ты не знаешь?

– То есть?

– То есть он образ нахватавшейся вершков смазливой шлюхи или он образован, галантен, осведомлён?

– Речь грамотная, правильная. Не скажу, чтобы изысканная, но…

– Прочла что из моего списка?

– Всё почти.

– Ясно, про речь забыли. Факты какие-нибудь, даты, события?

– Нет, всё в общих чертах, повторюсь, словоблудство в твоём духе, но я могу в следующий раз записать.

– Не вздумай. Говори, постарайся спросить о чём-нибудь – но аккуратно и не настаивая. Предварительный анамнез следующий. Всё окажется или плохо – но не фатально, с этим можно работать, или чрезвычайно плохо. В последнем случае это… – он поднял на неё глаза – непривычно мутные зрачки без содержимого; мысль горела в них, – это очень хорошо.

– Поняла в общих чертах, не расскажешь подробнее – отчего?..

– Нет. Собирайся и уходи. Книги новые доставлю с курьером.

– Благодарю за заботу, действительно приятно. Адрес мой…

– Пришлёшь. До встречи, по первым результатам звони.

– Кофе только принесли, – Арик молча вылил чашку в бокал с вином, – что ж, в таком случае – до свидания и спасибо за помощь.

– Не за что, – отчётливо, по слогам сказал он уже себе. Пелена вернулась, взгляд потух – привычное равновесие установилось.

Убедившись, что подруга действительно ушла, о чём заботливо доложил администратор, он выпил залпом собственного приготовления коктейль и тут же заказал абсент. Сам по себе алкоголь привлекал его мало, но, если наступал вдруг редкий момент подъёма или нового переживания, равно как требовалось о чём-то подумать – именно не трезво, как можно сильнее оторвавшись от рутины ненавистной действительности, тот становился обязательным атрибутом. В тех редких случаях меры Арик никакой не знал, ибо критерием являлось достижение определённого состояния или просветления, но никак не способность удержаться на ногах. Однако и в состоянии пьяного беспамятства, пытаясь оставаться вежливым, он будто провоцировал окружающих, включая, что особенно важно, персонал ресторана, оказывать ему всяческую помощь в достижении тактической цели – вроде туалета, нового знакомства или места для курения. До дома же всегда доходил пешком и без приключений – тренировки передвижения на рефлексах не прошли даром. На фоне типичного, чересчур выпившего посетителя смотрелся эдаким отечественным джентльменом, не теряющим осанки хорошего воспитания и в полной несознанке.

Официант понимающе кивнул, по пути в бар сообщив администратору о начале заплыва, как называл подобное сам автор. Всё тут же сделалось мягким – знакомое свойство любой интоксикации, податливым и самую крайность обворожительным. Впрочем, столь же быстро экспозиция научена была и меняться, стоило оказаться на веранде пошлой шумной компании или парочке характерных предпринимателей с юга, коротающих время за разговорами о делах, никогда делами не заканчивающихся. Сегодня, как по заказу, а вероятно, лишь вследствие буднего дня, публика или скромно пила кофе в противоположном конце, или спускалась в подвал караоке – жерла пьяного вулкана, откуда никто и никогда не возвращался трезвым. Антураж вполне подходящий, чтобы спокойно одиноко подумать. Поскольку вследствие отсутствия тяги к воображению Арик ходил всегда в одни и те же заведения, его привычный распорядок был там хорошо известен, следовательно, опасаться нарушения лейтмотива назойливостью официантов не приходилось. Они вообще относились к нему со странной в иных ситуациях теплотой. Наличие постоянного гостя, достаточно вежливого, чтобы не ругаться матом и не вести себя как скот на основании только лишь баланса дебетовой карты, сделалось, по-видимому, исключительной редкостью, превратив его в желанный атрибут, деталь обстановки или мебели, вроде красивого стула немассового производства. Наличие человека порядочного – как, возможно, ошибочно полагали сотрудники, – придавало обыденному процессу смысл. Поскольку трудиться приходилось не только с целью потешить чьё-то раздухарившееся тщеславие, помочь эффектно и недорого выгулять девушку или банально нажраться – иных мотивов столичные рестораны не ведают, но и дабы оказать услугу, местами даже услужить, «человеку с большой буквы Ы», как величал себя в припадке непосредственности Арик.

Мысль на этот раз не заставила себя ждать, благо и без дополнительного стимула плескалась на поверхности. Чем-то напоминая рыбалку, опыта которой он, понятное дело, не имел, разве что с иным алгоритмом ловли: испарить или выкачать всю воду, дабы затем спокойно и без рывков подобрать на дне искомого марлина. Путь не сказать, чтобы наиболее простой, но тем и привлекательный; ко всему прочему – не быстрый. Подобный трофей нельзя травмировать, выуживая, тем паче – подсекать и так далее. Следовало подойти к проблеме со всей заслуженной основательностью и спокойно удалить лишнее – H 2O отступала по мере поступления H 2N 5OH, что соответствовало, в том числе, сугубо химическому воздействию алкоголя на организм. Именно поэтому следовало напиваться бокалами, стопками или роксами, не привлекая к действию непосредственно бутылку, остававшуюся в баре. Иначе существовал риск принять дно стеклотары за искомое дно раньше времени или, наоборот, досрочно опустошить сосуд, упустив момент нужного восприятия. Он верил в алкоголь, как индейцы верят в мескалин, с той лишь разницей, что объективно признавал за первым отсутствие всякой результативности, кроме нарушения моторики. То есть не верил вовсе, но именно это и создавало нерушимую логику действия. Опять же напиться по поводу всегда приятно.