Исаак Ландауэр - Шизофрения. Том 1

Размышляя так, он продолжал смотреть на брюнетку, пока та, устав делать вид, что не замечает столь чрезмерного внимания, не ответила ему чуть вызывающим взглядом сквозь приоткрытые жалюзи, и тогда смутившийся, всё ещё нетрезвый любимый руководитель перевёл взгляд на сидящую чуть в отдалении соблазнительно стройную Аню, чьё имя трудно было не запомнить любому неоскоплённому мужчине возрастом до пятидесяти лет. Она была в некотором смысле его отдушиной и гостьей редких эротических фантазий, где запретным плодом являлся скорее рабочий кабинет и начальственная грубость обращения, нежели сам по себе факт сексуальной связи, которого он при должном старании считал вполне возможным добиться, хотя дальше весьма поверхностных планов дело так и не продвинулось. «Аня-Аня-Аня», – повторял он как заклинание, будто пытаясь вызвать этим какой-нибудь неожиданно приятный эффект, но объект его внимания был слишком увлечён работой, а скорее – занимательной перепиской в какой-нибудь социальной сети, которые, хотя и блокировались исправно местным отделом IT, но как-то слишком неокончательно, так что всегда можно было, поулыбавшись сисадмину, заполучить на зависть коллегам и подругам искомый доступ, чтобы в виде исключения, на определённый отрезок времени, но, тем не менее, почти официально просиживать рабочее время за болтовней по сети, вместо того, чтобы столь же страстно предаваться непосредственным обязанностям. Можно было бы вызвать её и сделать замечание, чтобы заодно насладиться приятным видом стройных ног и вкрадчивым чутким голосом, которым она имела манеру извиняться за подобные оплошности, но это вполне реально грозило сменой вектора наступавшего пятничного вечера с алкогольного на сексуальный, и уж точно не в компании милой нарушительницы порядка: пришлось бы снова пользоваться услугами проституток с поправкой на дороговизну базарного дня и скудный по случаю чрезмерного наплыва клиентов ассортимент, а посему пришлось совсем забросить наблюдение за девушками и переключиться на новости и прочие развлечения Интернета.

Он всерьёз считал, что глобальная сеть была создана прежде всего для того, чтобы дать возможность всем трудящимся с девяти до восемнадцати как-нибудь убить время до окончания рабочего дня. Задумка простая как всё гениальное: вынужденный проводить долгие часы за монитором среднестатистический работник считает находчивым посвящать их самому себе, не переставая при этом получать зарплату. На самом же деле несчастный поглощает килотонны взрывной информации рекламного характера, чтобы быстрее истратить полученные деньги на очередной бренд, возможно, его же компании-работодателя. Роботизированная экономика западных стран не способна занять больше одной десятой своего активного населения, а потому остальные девяносто процентов путём завуалированного корпоративного делопроизводства, хотя и отдавая карьере жизнь по отдельности, в массе своей не делают ничего, получая за это повышенную оплату, что почти вся целиком уходит на безостановочное потребление, которое, в свою очередь, кормит трутней, сидящих в офисах других производителей. Конференции, бизнес-митинги и тренинги, многочисленные поэтому перелёты и гостиницы служат лишь цели повысить себестоимость продукта, который в реалиях глобализации не должен быть дешёвым, иначе некуда будет тратить расплодившуюся денежную массу. Простая калькуляция с учётом инфляции и снижения покупательной способности валюты позволит подсчитать, что буханка хлеба и литр молока, добытые, к примеру, в период наполеоновских войн исключительно ручным трудом корячащегося на полях американского фермера-одиночки обходилась тогдашнему потребителю дешевле, чем те же самые продукты, произведённые с учётом более чем стократного повышения производительности труда в последующие два века.

Проблема в том, что современной экономике нужно ежесекундно наращивать объёмы производства, чтобы при постоянном снижении трудозатрат обеспечить работой перманентно растущее население, которое в свою очередь приходится любыми способами склонять всё больше и больше потреблять произведённую продукцию, чтобы стимулировать дальнейший промышленный рост. Этот тупиковый путь зациклен на нескончаемом росте, так что малейшая стагнация тут же раскачивает всё здание общемирового благополучия, и рано или поздно такая модель «развития» окончательно себя исчерпает, подарив миру экономический кризис такого масштаба, что советские шесть соток для прокорма путём самого примитивного ручного возделывания станут повсеместной реальностью в условиях совершенного обесценивания труда, а вместе с ним и денежной массы, являющейся, прежде всего, мерилом степени вознаграждения за сделанное, для соответствующего перераспределения материальных благ.

Так, всё больше трезвея, продолжал рассуждать возомнивший себя экономическим гением, нахватавшийся вершков бухгалтер, система уже давно стала давать сбой, подсадив все без исключения экономики развитых стран на иглу постоянной финансовой подпитки через абсолютно нерыночное кредитование за счёт необеспеченного включения печатного станка. Национальная ипотека под процент в три-четыре раза ниже официально зарегистрированной инфляции – это дотация в масштабах государства, основанная на общем сговоре, когда все от самого верха и до основания пирамиды делают вид, что король совсем даже не голый, а наоборот, очень прилично и с большим вкусом одет. Производство стало настолько огромно, чтобы мы больше не в состоянии закапывать его в оборонку, даже в масштабах оруэлловских плавучих крепостей, а посему вынужденно превращаем личность и человека фактически в унитаз, куда смывается под видом потребления с каждым днём растущая товарная масса. И если мотивация и некоторая экономическая целесообразность данной схемы были понятны и на поверхности, то как, каким чудесным образом можно заставить, к примеру, молодую, только появившуюся семью подписать полувековую кабалу, чтобы заполучить дом, в несколько раз превосходящий их ограниченные здравым смыслом потребности, пока ещё имело в конце предложения знак вопроса.

С одной стороны, казалось легкомысленным выстраивать здание мировой экономики на одной единственной человеческой слабости, но практика показала, насколько универсальна, независимо от климата, культуры, часового пояса или даже вероисповедания, эта магическая черта, заставляющая людей идти в добровольное рабство ради… чего? Его вдруг как ошпарило от неожиданной мысли: а что, если эта милая человеческая черта сильнее любой идеи, его или какой угодно другой. Может, его, так сказать, революционный порыв и есть прежде всего протест против абсолютной власти навязанных корпоративных образов: подсознательное желание истинной свободы – прежде всего души, а не тела. Вопрос, однако, в таком случае заключался в том, какого чёрта именно он, осознанно, добровольно и главное комфортно существующий в этом неорабовладельческом обществе вдруг стал яростным сторонником его разрушения?