Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том четвертый. Рассказы

______________

А потом, через годик после свадьбы, Иван задумал уехать и увёз Дашеньку к родителям в город. А жили они на окраине города, где в частном секторе был у них свой дом и огород в четыре сотки за высоким забором. Хоть это-то было привычно для Дашеньки деревенской.

Но жизнь на новом месте не удалась. В чужой семье – чужие порядки. Поначалу, от упреков свёкра и свекрови Дашеньку защищал Иван. Но устроившись на новую работу, в большой гараж механиком-слесарем-авторемонтником он начал выпивать. А запои его длились всё долше: то на два-три дня, а то на целую неделю: утром уходил с похмелья с «разбитой» головой, а вечером приходил, еле держась на ногах. Их брак разваливался на глазах. О какой интимной близости могла быть речь с пьяным-то, еле двигающимся мужиком. И вся любовь пропала куда-то…

А последний штрих (который запомнился Даше, как разрушитель: «из-за картошки», – так на всю жизнь запомнила она) – была «чистка картофеля». Свекровь чистила тоненькую «шкурку», и заметила, что Дашенька срезает ножом кожуру с картошки толсто. И она со смехом упрекнула её в этом: мол, картошку и то чистить не умеешь! Даша пыталась объяснить: что в деревне держат скотину и картофельные очистки не выбрасывают в мусорное ведро, а варят на корм скотине и поэтому чистят толсто, чтобы скотине было что поесть, – так привыкли все деревенские. А свекровь уже «понесло», – и она, не перенося возражения, да ещё от девчонки-деревенщины, вспомнила и все остальные «грехи» Дашеньки. Началось: и мусор-то она не убирает или убирает плохо; и полы мочит сильно (Дашенька не жалела воды, у реки выросла); и не умеет в огороде ухаживать за грядками, – рассаду свеклы пропалывая, выполотые пересаживали на новое место, а не выбрасывали – «это тебе не колхозное поле, каждый росточек дорогой в городе и каждый метр земли дорог»…

Этим всё и кончилось, – слезами: Дашенька собрала быстренько чемодан и к вечеру к пяти часам, когда муж придёт с работы, готова была прощаться и уехать. А Иван пришёл пьяный и ещё принял сторону матери и тоже «обвинял» Дашеньку. Она, вся в слезах, выскочила с чемоданом и на автовокзал…

Так, вскоре, на развод бумага пришла от Ивана, – свекровь, никак, подсуетилась. И развели их по-быстрому, – тоже, наверное, стараниями свекрови, которая давно подобрала Ивану невесту новую, как узналось на суде. Эта девушка пришла на суд, Дашенька видела её в доме Ивана – приходила она как хорошая знакомая, соседка, якобы. «Ах, вот в чём причина-то была…» – поняла она. Оказывается, они ещё со школы коротко знакомы, учились в одной школе с Иваном, в параллельных классах.

После этого и Дашенька решила: что же это она, друга детства Пашку бросила ради какого-то «экзотического» городского незнакомца, – дура дурой! Она извинилась перед Пашей, и их дружба возобновилась и переросла в любовь. Они поженились осенью на праздник урожая. И на свадьбе деревенской гуляли чуть-ли не всем колхозом, были гости из соседних деревень, желая молодым счастья и радости.

_____________________

Теперь уже старость подкралась незаметно. И остались они вдвоем в своей лесной заимке. Рабочие приходили, как в городе, с восьми утра до пяти-шести вечера, даже летом. А лесником работать никто вообще не хотел.

Ужаснулась она – на кого оставит лес – её заботу?! Что после себя оставит, когда в землю сойдёт? Даже природой предназначенного материнского счастья она не испытала. Прожила жизнь навроде мужика: и охотилась и с браконьерами до рукоприкладства доходило, но с ней физически сильной справиться никто не мог. И муж в этом, Пашка, тоже, конечно, не виноват. Он выстудился, работая на сплаве ранней весной, в холодной воде всякий раз барахтался: с брёвен скользких, поди не упади: падали все. Они в больницу ездили даже когда ребёнка хотели, в город и анализы показали – невозможность детей иметь! Тогда, по девической своей наивности, думала она, что судьба благоволит ей, избавляя от мучений, которые претерпевает женщина при рождении ребёнка. А теперь, кажется, и жизнь отдала бы, чтоб только испытать эти наверняка сладостные муки.

Потянувший из долины реки с затона ветер взрябил воду, и длинный затон стал похож на огромную рыбу, с крупной чешуёй. И небо затянули тяжёлые облака. Намертво и беспросветно, казалось, затянули – быть дождю.

Пожилая седая Анастасия Михайловна переоделась в ночнушку и стала читать молитвы «на сон грядущий». Она пронесла их через все трудные времена, почти все «вечерние и утренние правила знала наизусть, поэтому вычитывая их в то же время думала о своей матери, о своем детстве и юности. (Так перед смертью человек всю жизнь свою перебирает).

Когда-то до войны они жили в той же деревне, откуда её сейчас вывез старший сын Григорий, Гришечка. У них в семье было шестеро старших братьев и она, единственная дочь. Братья все и отец погибли на фронте в первом же годе войны в 1941. А мама резко состарилась и умерла сразу после её свадьбы в 1950 году: милая добрая мама, она научила Настю всему…, вспоминала Анастасия. И молитвы мешались с воспоминаниями, которые разгорались всё ярче как пламя, и молитвы не мешали думать о матери.

Кончив молиться, она легла в старую кровать взятую из деревенского дома, и тотчас же, как только она прикрыла глаза, ей представилась и её собственная юность, родная деревня… И лошади и овцы и коровы, ясные летние утра и гулянки молодёжи у реки под гармонь.

Перво-наперво гармонь, что она забрала из деревенского дома. Вот она, на комоде стоит. Забрала-таки и комод, и многие другие вещи.

Это покойного Фёдора, мужа её. Не то чтобы гармонист он был отменный, нет. И всего-то играл плясовые, «Подгорную» да «Амурские волны» и ещё такие же. Но зато как играл хорошо! Эта гармонь и решила судьбу Анастасии – полюбила она Фёдора. Да и он поглядывал на неё чаще, чем на других девок. А родители его прочили за него Светку Казакову – и дом у Светки пятистенный, и пара лошадей в хозяйстве, и овечек с десяток. А с Анастасии нечего было и взять, малое приданное с одной коровой Зорькой.

Фёдор, парень-то был не из робких, но против воли отца не решался преступить. На ферме бабы судачили, – услышала Анастасия, что назавтра Фёдорова родня хочет сватов засылать к Светке. Разволновалась вся, но вида не подала. А во все вечера в выходные – на берегу гулянка. Долго танцевали, пока другой гармонист играл, Петька. А после Фёдор взял и свою гармонь развернул. И ударили они «Подгорную» – все плясали в круге. Но постепенно всё реже круг становился. Расходились люди в стороны. А осталось их только двое – она да Светка. Тут началось противостояние, начался спор безмолвный. Такая борьба невидимая, что было ясно: судьба и жизнь их здесь решаются. Казалось, до бесконечности будет играть гармонь, и какая-то неодолимая сила будет отрывать прирастающие к земле ноги в танце. До усталости они танцевали, кто кого перепляшет. – Она чувствовала, что сейчас, вдруг, не выдержит, вдруг упадет; из последних сил плясала и думала: только бы не заплакать, не упустить с лица улыбку. И сердце в те минуты беспрестанно стучало в груди и заставляло ноги, ставшие свинцовыми, тяжелыми подчиняться ритму… Не выдержала Светка: вдруг споткнулась, на мгновение застыла в полной растерянности и неподвижности. А потом шагнула за круг и люди подхватили её и увели к лавкам и там посадили, отдышаться.