Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том четвертый. Рассказы

А тут видит – понатаскал отец ящиков из-под консервов с Натальей и ну, давай старую избу обшивать. Со двора уже стена готова была и покрашена, а сени с крыльцом вообще новыми досками перебрал, – тоже покрашенные, как новые сверкали.

– Ты чего это, отец? – поинтересовался Геннадий после того, как они поздоровались и закурили на крыльце. – Тут мне про тебя прямо анекдоты рассказывают! Я тебя к себе жду, а тут до ста лет жить собираешься. Пора уже избу продать, очередь на машину подходит! И вообще жил старик один! А у тебя, говорят медовый месяц? Это как же понимать, отец? —

– Так и понимать, что не твоего ума дело, сынок. Приехали, ну, и пожалуйста гостями в дом… —

– Да она же сестры нашей Юльки моложе, папаша, – поддержала Геннадия его жена, сноха. Помните, мы были прошлым летом, как её Позникова жена гоняла по всем трем улицам: по Юрдуру, по Изи-урему, да по нашей, из-за мужа своего, которого эта «соблазнила», якобы. —

– Вот, и то! Якобы. Им лишь бы было на кого свалить. А сам-то муж Поздничихи ко всем молодым пристает. И к моей Наталье в магазине приставал, да та его «отшила». Наговаривают всё.

При этих словах и увидел впервые Ганнадий Наталью на пороге отцовского дома. Двери растворились, и женщина стала, как в картине, в раме. Невысокая, красивая. Она всё слышала, всё слышала, это было видно по её лицу, по круглым щекам которого сочилась алость сдерживаемого гнева.

– Звал бы, Дмитрий Петрович, гостей в дом. Чего на улице-то держать. – И пошла сама, не закрыв дверь.

Старик тогда прикрыл дверь и строго сказал гостям:

– Наталья мне по закону жена. Расписались. В мачехи вам я её не навязываю. Но обижать не допущу…

Про отцовскую настырность известно было всему селу с детства его. Помнил и Геннадий, как они с матерью ему на работу «тормозки» носили. А работал он тогда на далекой колхозной делянке, лес валил, деловой. Была уже поздняя осень. Снега пошли большие. А всё отец не унимался. Ему лесник сказал: если сколько свалишь до 1 декабря – всё ваше. А потом ни одного дерева не тронешь. Вот и старался отец больше свалить, три дня не выходил из леса.

Мать тогда даже плакала: дался ему этот лес – не для себя, для колхоза старается. И дома всё по-отцовски всегда было. Но ругани никой. Может, мать с ним ладить умела, а может, и сам он. В доме всегда было тихо, скучновато даже, но тихо. А между матерью и отцом даже дружно. Они всё вместе делали. И даже по ягоду, Геннадий помнил, и то вместе ходили. Бабы соберутся, без мужиков идут, а эти – вместе.

______________________

А теперь, смотрит он на портрет над комодом. Прямо на него глядят отец и мать. И тут, неожиданно, подумалось Геннадию Дмитриевичу, что ведь, в сущности, ни её, ни его он как следует и не знал.

– Чего же вы тут (в прихожей). Да в комнату проходите. —

Она настояла на своём. Геннадию за столом не сиделось, пока Наталья собирала на стол – хлебницу поставила и какие-то продукты. Раздвинув занавески в кухню, где Наталья хлопотала, он сказал:

– Выйду покурю, – потому что никак не мог подступиться к разговору, ради которого приехал. Эта Натальина вежливость, какое-то смирение, всё сбивало его с толку.

– Чего уж, – остановила она его, – отец всегда в избе дымил у печки, – тяга хорошая. – Она указала на печной приступок. – «Приму» всё брала по двадцати пачек зараз. —

Тут в дом вошли соседи Петро Гришаков с женой Анной. Слух уже дошел, видимо, что Геннадий приехал.

– Вот так, значит, – вместо приветствия сказал Петро, а жена его, Анна, торопливо перекрестилась и добавила:

– Царствие тебе небесное, Митрий Петрович. —

Наталья уткнулась в поднятый рукой передник фартука. Сквозь слёзы проговорила:

– Проходите к столу —

Соседи дружили давно: Петро и Петрович оба воевали, и им было о чём говорить-вспоминать…

Пришли ещё соседи с другой стороны дома: Толя с молодой Женой, – и вот, изба уже полная. Наталья не зря хлопотала и стол был полон для поминок. Она достала бутылку водки:

– Вот к баньке купили, – виновато сказала она, – а вышло за упокой. —

Геннадий Дмитриевич рассказал, как приехал отец, как с внуком, Димкой, втроем, гуляли по городу, на памятники новые смотрели, даже в ресторан «Таир» заходили пиво пить. Старик бодро выглядел. А ночью сердце остановилось.

– Бодрый, бодрый был! – подтвердил Толя-сосед. Нынче мне на покосе помогал. А, помню, говорил он, когда лежал прошлой зимой в больнице, что кардиограмма обнаружилась плохая. Сердце, как вроде, подорвано. —

– Да, ведь, вот же мы с ним печь у меня перебирать собрались, – вставил И Петро. – Вот, дед, а! – удивился будто он, словно сосед его невесть что отчебучил – помер.

После поминания за столом, когда Геннадий вышел с гостями, всё-таки заодно и покурить на улице, – Петро спросил, оставшись покурить вместе:

– А что Гана, отца-то бы сюда привезти. С матерью бы рядом положить. —

Мать уже давно похоронили в деревне, а отца вот в чужом городе зарыли в землю. Но Геннадий объяснил, что сестра двоюродная, в городе живущая, не захотела: в деревне, говорила, никого не осталось наших, а тут хоть будет кому на могилку сходить…

Замолчали за куревом.

– Да и-то неужто этой вертихвостке? – вдруг, подумав, спросил Петро.

– Это ещё с каких калачей? – удивился Геннадий Дмитриевич. – Она, можно сказать, его в гроб вогнала. Да лучше спалить… Я вот и приехал по этому вопросу, все бумаги уж выправил, за ней дело… —

– И то правильно, – Петро, понимающе, качал головой. Ей что, дело молодое, завтра хахаля заведет-приведет. Мало что ли у неё их было? —

– И как старик учудил такое? Ведь полтора года, больше прожили, расписались? – то ли удивился, то ли спросил Геннадий Дмитриевич.

– Это у них года с два назад и началось. С той зимы, когда он в больнице, помнишь, долго-то лежал, месяца с два, с ногой сломанной, или подвернул, там, связки порвал что ли. – А она тут приглядывала за хозяйством и к нему в больницу, в район ходила – кушать привозила. Вот и сошлись.

Геннадию Дмитриевичу стало не по себе. Вспомнился ему последний приезд и разговор с отцом, припомнилось и то, что тогда он не был ни в какой командировке зимой, просто не знал об отцовской болезни. Переписываться они не привыкли, так, открытку к празднику жена посылала. А тут чего-то у них самих дома не ладилось и, видно, забыли. Обидным и за себя, а ещё за память о матери считал он стариковскую блажь…

Сейчас на крыльце старого дома Петро всё дымил сигаретой (по второй закурили) и рассказывать пытался подробности отцовской женитьбы:

– Ты же её тоже можешь знать? Она уж лет пять как у нас в Старой-то проживает. Бабенка видишь, складная, ну, вертихвостка, одним словом. Видать, приметила себе на уме, что старик долго не протянет, и повадилась постирать ему да прибраться… Глядь и вовсе перебралась в избу. – говорил он негромко, почти шёпотом, чтобы в доме не слыхать было.