Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том четвертый. Рассказы

Однажды, во время прополки первой, пробовала она с матерью в поле пойти – помочь работать, и едва воротилась: так у неё голова закружилась от летнего солнца, от треска кузнечиков, так вдруг подкосились ноги, что села наземь, чтобы не упасть.

«Нет, не работница я, помру лучше», – подумала она, сидя на краю поля, под небольшими берёзками, на сухой земле, следя, как над травой иван-да-марьей гудит желтобрюхий шмель и качаются под его тяжестью желто-лиловые цветы. В природе всё было полно, насыщено теплотой, солнцем; наливалась в полях высеянная-таки рожь; медово пахло зелёное поле. Она долго сидела под берёзками, прощаясь с зелёным, родившим и выкормившим её миром. «А много было в этом сверкающем мире такого, как и она сама!..» – внутренне переживала Тонька.

Тихо ступая, держась за оградку прошла она деревенское кладбище, дорога с полей была мимоходом, через косогор-сопочку. За крестами и белыми стволами берёз дальше, далеко-далеко в поля, синевело глубокое без облачка небо. Бархатно волнились-ходили поля; зелено темнели картофельные, осыпанные лиловыми и белыми колокольчиками-цветами нивы… И, словно высматривая себе место, она ещё раз обошла всё кладбище; какая-то птица шарахнулась близко, неслышно обдав её ветром, и Тонька ахнула, присела, схватилась за сердце. «Нет, не работница я, помру» – подумала она опять, отдышавшись, пошла тихо, как тень, на деревню.

– — – — – — —

С того дня Тонька совсем слегла и как бы упорнее стала готовиться к смерти, – она замкнулась, ушла в себя: клещами слова не вытащишь, а все чахла и чахла, превращалась в скелет обтянутый кожей. Просила часто перенести её к окну, сама не могла и вставать. Переменилась она со своими подружками-девками, будто состарилась резко, стала смотреть взглядом старшего человека, а не двадцати восьмилетней молодухи. Перед смертью стала такая тихая, будто не здешняя, не от мира сего. Странные выражала она желания; вспоминала поездки свои в город и всё просила малинки:

– Малинки бы поесть, – говорила, странно улыбаясь пришедшим к ней девкам, – малинки бы мне покушать… —

И, чтобы угодить ей в предсмертной просьбе, весь лес облазили подружки, чтобы среди ещё несозревшей малины найти хоть немного спелых красных ягодок. Собрали лукошко небольшое, а Тонька умерла так и не дотронувшись до малины, в обед: Утром попросила мать перенести её к окошку, в полдень потянулась привстать поглядеть на солнышко, на проходивших под окном людей, голоса которых услыхала, но задохнулась от усилия, откинулась головой обратно на подушку, вздохнула глубоко раза два и скончалась на глазах заплакавшей матери.

Мертвая, она лежала на скамье широкой в голубом платьице, с ресницами, черневшими над синими веками на её восковом лице, с тонкими ножками также желто-восковыми.

И потом весь вечер приходили в избу, останавливались у порога, крестились, люди, – все соседи приходили, чуть не вся деревня прощалась с молодой девушкой «зачахшей» от неизвестной болезни, смотрели на торжественно-спокойное лицо мёртвой Тоньки…

Исполнилось последнее предсказанное Тоньке событие: на кладбище несли её на руках девки, на другой же день, после прощания, (на третий после смерти) ранним утром. Солнце поднималось над лугами; над рекою, над седой прибрежной луговиной плыл белый туман. Через речку перешли по броду-мелководу, разувшись, ступая по холодному донному песку, от моста и омута поодаль была прямая дорога через их малую речку. Хоронили без попа одни девки, только двое парней кладбищенских опускали гроб в могилу и кинули на гроб букет из цветов (без обычая). Утро было золотое; как бескрайнее синее море дымилась и просыпалась земля. Посмотреть с холма кладбищенского – казалось, не двигались на извилистой дороге белевшие платками девки, и ничтожно маленьким, совсем потонувшим в зыблющем синем и блестящем мире казался гроб Тоньки, колыхавшийся на плечах несущих. И словно для того, чтобы выразить всю силу этого блистающего, просторного и навеки стоящего мира, всю дорогу заливались звонкими голосами над девками жаворонки. Невидимые в высоком небе.

P. S. Редкая, неизвестная медицине болезнь существует – «сушка», «чахотка» (от слова «чахнуть»). Не все болезни бывают от физических проблем организма, но есть и психологических расстройств, которые тоже подходят в разряд Деменции – не слабоумия, а от умственного настроя человека на свою смерть.

Было время, когда больница занимала в моей жизни значительную и большую часть времени. Я раньше жил вдалеке от своих родных мест. Служил на Дальнем Востоке, да и остался там после армии. Жил сначала в городе Находке, потом в Уссурийске, а потом долгое время в пригородном совхозе Уссурийском, в котором были плантации облепихи и женьшеня, собирали их для медицинской промышленности.

Затем я перебрался в Иркутск. И опять жил на природе, в тайге, – ходил-нанимался со старателями в артель золотодобытчиков.

И так далее – я продвигался с Востока на Запад. А когда вернулся-таки на родину, к берегу реки Волги, в родное Поволжье, – тут, вдруг, болезни одна за другой стали отправлять меня в больничную палату. И лежал я в городской больнице по месяцу и по два. Так что медсёстры мне были знакомы и с некоторыми мы даже подружились.

Есть пословица: «каждый кулик хвалит своё болото», а у меня случилось всё наоборот. «Приехал к себе домой – «дыра дырой», сплошная невезуха! Уж где-где, – в Сибири, – и холода переносил, «сибирские морозы», ни одна простуда не брала (правда моложе был, конечно); и руку ломал, – заживало всё быстро, – «как на собаке». А тут! – По ступеням поднимался в доме, ногу подвернул, связки порвал – в больнице лежу, чуть ли не операцию собирались делать: связки сшивать по технологии микрохирургии. Участок земли взял за городом, 8 соток, и начал дом строить, – сруб купленный собирал (домик дачный) – упал, ребра сломал – в больнице лежу… С обычной простуды – грипп, боясь осложнений положили в больницу. И подолгу лежал-то.

А в последний раз – инфекционное, «мышиная лихорадка»; из-за того, что поздно обратился с температурой под 40 градусов, до бреда и потери сознания, – то и пролежал я на лечении долго, более месяца.

_____________________

Как хорошо сказал Пришвин, который в своих рассказах восхвалял природу, о здоровье человека: «Здоровье человека не в сердце, не в почках, не в корнях, не в листьях или спине. Конечно, слов нет, хорошо человеку, если у него всё это тоже здорово, как у быков. Но самая суть чисто человеческого здоровья – это когда его неудержимо тянет сказать что-то хорошее другому человеку, как будто это даже закон (природы): раз мне – то должно быть и всем хорошо!»