Юрий Мишаткин - Ушли, чтобы остаться

Галка призналась, что не знает – начало у фильма отсутствует, спросить в кинофикации не удосужилась: в паспорте на фильм указана лишь продолжительность демонстрации. Чтобы бригадир не отчитал за получение бракованной пленки, поинтересовалась:

– Ты давно в тундре?

– Завтра пойдут сто тридцатые сутки, – признался Олег.

– Неужели считаешь каждый прожитый тут день?

Олег не успел ответить – Тыку попросил, пока отдыхают олени, наломать впрок для приготовления обеда плавник.

– Однако много плавника. В других местах совсем нет.

Тыку не договорил, сощурил и без того узкие глаза, всмотрелся в спускающиеся с холма нарты. Подъехав к «Красному чуму», ездовой заговорил, мешая ненецкие слова с русскими, так быстро, что Тыку попросил:

– Не спеши – некого догонять, – послушал сородича и перевел: – Главный в стаде хорх приболел. Ничего не ест, лишь пьет. Скучным стал. Помощь нужна.

Пришлось в маршруте сделать исправление, свернуть к стойбищу со стадом в триста с лишним голов.

Уже не две, а тройка нарт покатила дальше. Впереди, указывая путь, ехал оленевод, то и дело ударяя упряжку, впрочем, серо-коричневые с ветвистыми рогами, покрытые пушистой шерстью олени без хорея знали куда бежать.

Олени то и дело увязали в болотцах, выдирали с чавканьем копыта, не испугались вспорхнувшей перед первыми нартами стайки белых куропаток с черными пятнышками на крыльях.

Галка удивилась: отчего погонщик не стреляет дичь? Тыку словно подслушал мысли девушки:

– Однако куропаток бьют только женщины, мужчины стреляют волков: сначала убивают волчицу, чтоб волк ее не оставил, вторую пулю ему.

Стойбище появилось довольно скоро. на холме, где было сухо, стояли несколько конусообразных чумов – сшитые шкуры держали длинные, собранные в центре шесты.

Стоило «Красному чуму» подняться на холм, как с радостными криками, пританцовывая, навстречу побежали дети, за ними, уже не спеша, две женщины в малицах, то-боках.

– Убрали больного из стада? – спросил Олег.

– Какого больного? – не поняли мальчишки, девочка добавила:

– Нет больных, все здоровы.

Олег с удивлением посмотрел на ненца, который привел в стойбище, и тот, ничуть не смущаясь, признался, что про больного обманул:

– Узнал, что «Красный чум» едет, боялся, что мимо проедет, решил позвать.

– И без вранья к вам бы завернули, – угрюмо ответил Олег.

– Не ругайтесь шибко, – попросил оленевод. – Давно никто не заезжал, вы первые за весну и лето.

Олегу с Галкой ничего не осталось, как сделать непредвиденную остановку. В чуме развесили экран, установили аппаратуру, подключили к движку, и начался сеанс для четырех детишек, трех оленеводов и двух работниц чума – один мужчина остался сторожить стадо, следить, чтобы олени не разбежались.

Пользуясь случаем, перед демонстрацией фильма Олег провел осмотр стада, в первую очередь оленят, которые, в отличие от самок-в а ж е н о к и хорха, были почти ручными, так как после появления на свет жили с людьми в чуме.

Оленевод, который сумел заманить в стойбище, собрался повиниться, но Олег перебил:

– Ладно уж, включу обслуживание вашей бригады в маршрут.

Галка приглядывалась к Тыку, не выдержала и спросила, сколько ему лет?

– Однако много, – признался ездовой. – Родился зимой, когда песец хорошо в капканы шел, шаман в стойбище жил, погоду предсказывал, пургу отводил, в бубен бил – многих от болезней спасал.

– Неужели битье в бубен помогает? – не поверила девушка.

Тыку взял в рот трубку:

– Коль был бы шаман обманщик – выгнали. Хорошо шаманил, ни разу не ошибся. Долго жил, совсем старым умер. Будем ехать, увидишь.

– Кого? – не понял Олег.

– Шамана. Приказал в землю не прятать, на земле оставить.

Олег с Галкой встретились недоуменными взглядами, и ветеринар пожал плечами, дескать, ничего не понятно.

Позавтракав строганиной, чуть поджаренной олениной, выпили круто заваренный чай, отказались от разбавленного спирта и легли голова к голове на почетном для гостей месте близ незатухшей печурки. Галка не спешила уснуть, смотрела на уходящую вверх трубу, виднеющийся кусочек неба, вдыхала кисловатый запах шкур, с трудом верилось, что жизнь круто изменилась: «Расскажи в Осиповке, решат, что вру, назовут лгуньей…».

Низкорослые олени разбивали копытом ледок, бежали с удовольствием – не требовались удары тынзеем по бокам с выпирающими ребрами, – раздували ноздри, ни один в упряжке не показывал усталости. Нарты швыряло на ямках. Под полозьями хрустел снежок. Стоило снять капюшон, как в ушах запел ветер, пришлось вернуть капюшон на место.

Неожиданно Тыку резко остановил оленей, то же самое на второй упряжке сделал Олег.

– Что случилось?

Ездовой слез с нарт, указал на холмик, где лежал почерневший от таявших снегов, дождей продолговатый ящик, рядом медный котелок, поржавевший нож.

– Шаман тут спит, однако, давно, – объяснил Тыку. – Хороший был, болезни из людей выбивал, от набегов волков стада спасал. В тундре родился, в тундре и остался.

У подножья холма тундровые мыши л е м м и н г и свили гнездо, прорыли норку.

– Где мышь, там ищи песца. Для песца мышь – лучшая еда.

– Но песцы и мыши могут шамана… – начала и осеклась Галка. Тыку понял, что было недоговорено:

– Не будут песцы и мыши шамана есть, когда умер и сюда привезли, керосином ящик намазали.

У ящика на воткнутой в землю сломанной лыжной палке качался колокольчик, под ветром он позванивал звонко и чисто, словно висел на шее оленя, мчащегося под крики ясовея по родной тундре…

Галка подумала, что подобный обычай принят и на Большой земле – на могиле погибшего в полете летчика устанавливают самолетный винт, утонувшего моряка – якорь. Здесь лыжная палка оставлена в надежде, что покойный пожелает пройтись по тундре…

Следующую остановку сделали на месте древнего Пустоозерска – форпоста русского княжества на Севере: служивые люди, стрельцы добирались сюда по Двине, затем волоком до Мезени, дальше сквозь сырой, болотистый лес тайбол, по Печоре. Выезжали, как правило, осенью до ледостава, на место добирались к началу зимы. В Пустоозерске долгие пятнадцать лет провел ссыльный протопоп Аввакум, в земляной яме писал книгу – обо всем этом поведал Олег. Сорокина слушала открыв рот, смотрела широко открытыми глазами на затянутые песком ямы, прогнившие бревна, упавший трухлявый крест и удивлялась познаниям ветеринара…

Тыку, как правило, говорил предельно мало, лишь когда нельзя было промолчать, следовало сообщить нечто важное.

– Однако человек прошел. Налегке – след неглубокий. Спешил, болото не обошел.