Юрий Мишаткин - Ушли, чтобы остаться

– Мужа ее покойного не помню, а она живая перед глазами стоит…

– Сколько сироте?

– Во второй класс пойдет осенью…

– Теперь не в нашу школу, а в детдомовскую…

Горькую детдомовскую судьбу обсуждали и вернувшись с уловом.

Молчун стоял неподалеку и, когда понял, о ком идет разговор, заторопился в поселок, забыв навесить на дверь сарая замок.

В конторе старик положил на стол пенсионную сберкнижку:

– Семь тыщ в месяц выходит, еще кой-чего собрал на случай болезни или немощи, это не считая зарплаты сторожа. Так что прокормлю, и раздетым ходить не станет.

– Вы про что? – перебили Молчуна.

Старик кашлянул в кулак:

– Про Ванятку толкую. Незачем в детдом отправлять, мне оставьте.

Молчуну ответили, что где, с кем отныне жить сироте, решат в городе в отделе народного образования, а пока мальчонка может остаться в поселке у Молчуна, то есть гражданина Антропова. Решение пришлось всем по нраву – и старику, и Ванятке, и жителям поселка. Сошлись во мнении, что в Чардыме мальчишке будет лучше, нежели в холодных стенах сиротского дома: всем миром поднимут Ванятку.

Приближалась очередная путина, долго ломать головы над судьбой малолетнего чардымца было недосуг, и Ванятку до решения районо оставили с Молчуном, надеясь, что это пойдет обоим на пользу: угрюмый старик оттает с ребенком, Ванятка останется в родных местах…

Молчун привел сироту к сараю и начал шпаклевать дно бударки. Ощупал дно, костяшками пальцев выбил дробь, прислушался: лодка «пропела» в разных местах по-разному: там, где требовалось залить щель взваром и смолой, – дребезжащим голосом, где доски пригнаны крепко, – по-совиному глухо.

Ванятка переминался с ноги на ногу, шмыгал носом и не знал, как поступить – то ли бежать стремглав в поселок, то ли смириться с судьбой, остаться с Молчуном. И решил: убежать никогда не поздно, надо обождать с побегом, поглядеть, как будет.

Вечером старик растопил печурку, насыпал в кастрюлю крупы и поставил на огонь. Когда забулькала, переложил перловую кашу в миску с заранее изжаренной скумбрией, подлил масла, отрезал ломоть хлеба, пододвинул все Ванятке и ушел снимать с шестов сеть.

Ванятка с жадностью – целый день во рту крошки не было – уплетал кашу и думал: «Чего сам не ел? Иль не голодный?»

Спать нового жильца сарая хозяин уложил на жесткий и скрипучий топчан, сам лег с краю, оттеснив мальчишку к стене с журнальными вырезками и выцветшей от времени фотографией бравого моряка.

Уставший от связанных с похоронами матери волнений, близкого знакомства с Молчуном, Ванятка уснул быстро и проснулся, когда в оконце заглядывал бледный рассвет. Приподнял с подушки голову и встретился с устремленным бесцветным взглядом – старик смотрел пристально, не мигая, словно желал увидеть в сироте суть, душу распознать, какое имеет сердце – доброе или злое, завистливое.

Мальчишка подтянул к подбородку колени, закрылся с головой сшитым из разноцветных лоскутков одеялом и сдержал дыхание. Когда спустя какое-то время рискнул высунуться, Молчуна рядом уже не было, старик гремел в углу ведром, на Ванятку не обращал внимания.

И потянулись для Ванятки однообразные, поэтому скучные дни. Вечерами Молчун уходил в море ставить сети, по утрам выбирал их, нагружал дно бударки уловом – когда богатым, когда не ахти каким. Рыбу увозил в ближайший город и продавал на рынке. Ванятка тем временем следил, чтобы ветер ненароком не свалил шесты с сетями, мальчишки не растаскивали поплавки, не набивали карманы кусками остывшего вара, который жевали до боли в деснах, чистил песком кастрюли с чайником, нанизывал на шнур и вывешивал сушить рыбу.

С рынка Молчун привозил пряники, сдобные булки, кружок колбасы, сосиски, кулек конфет. Увидев сияющие кастрюли и чайник, хмыкал и принимался чинить сети.

Старый и малый жили мирно, но, как оказалось, до поры до времени. Первое столкновение произошло однажды в полдень, когда старик впервые допустил мальчишку до серьезной работы – поручил привязать к сетям грузила. Обрадованный взрослому делу, Ванятка заторопился завершить работу и заслужить одобрение, но вместо похвалы Молчун больно надрал помощнику уши.

– За что? – в глазах Ванятки застыли слезы.

Старик тряхнул сети, и пара грузил оторвалась, другие еле держались и при забросе в море ушли бы на дно.

«В долгу не останусь! Припомню все-все!» – решил Ванятка и, когда получил приказ набрать в жбан колодезной воды, чтоб взять в море, налил морскую. Каверзу Молчун узнал в море, вдали от берега, долго отплевывался и, вернувшись, так покрутил мальчишке ухо, что оно стало краснее вареной свеклы.

С того дня между двумя жителями сарая пошла молчаливая война, конца-края ей было не видно. Ванятка стойко переносил все наказания, зная, что жаловаться не стоит, иначе отвезут в детский дом, лучше терпеть, прятать обиду в себе: «Вырасту, стану бригадиром или начальником и выгоню Молчуна из сторожей, а сарай спалю».

– Завтра первое сентября, – как-то уплетая уху, напомнил мальчишка.

Молчун работал ложкой, не поднимал от миски глаз.

– В школу, говорю, снова идти, – добавил Ванятка.

Старик облизнул ложку, полез в карман, достал перетянутый резинкой бумажник. Отсчитал три тысячи, положил рядом с мальчишкой.

– Купишь учебники и тетради. Еще портфель аль ранец присмотри, и все, что потребуется. Обувку и куртку в городе присмотрю, надо лишь размер с тебя снять…

Говорил Молчун, растягивая слова, точно совершал непосильную работу, последние произнес отрывисто.

В школу Ванятка ушел без провожатого и, когда вернулся, увидел на столе коробку цветных карандашей, краски с кисточками, пару ручек, ластик. Не поблагодарил и хмыкнул, совсем как делал старик.

В тот же вечер Молчун впервые взял Ванятку с собой в море. Уперся впалой грудью в борт, столкнул лодку в воду, и когда на бударку набежала первая волна, поднял Ванятку, усадил к веслам.

– Коль в Чардыме на свет народился, знать, умеешь грести, в воду глубоко не зарывайся.

Мальчишка собрался напомнить о задувшем недобром ветре-выгоне, спросить: отчего рыбаки остаются на берегу, а они идут ставить сети? Промолчал и остервенело – назло старику, всадил весла в воду, погреб к мутному горизонту, где море и небо сходились в дождевой пелене и глухой мгле.

Пока мальчишка греб, Молчун перебирал сети, изредка поглядывал на море, наконец приказал сушить весла.

Первая завязь сетей ушла в глубину, вторую из рук чуть не вырвал и не запутал порыв ветра, следующие завязи ветер швырнул обратно в бударку – казалось, вспучившееся море не желало ничего принимать.

Можно было двигаться обратно, но выгон задул сильнее, волны выросли, набросились на лодку, и она зашаталась, заохала, словно предчувствуя, что не совладать с непогодой, в разбушевавшемся море она скорлупка.