Юрий Мишаткин - Ушли, чтобы остаться

Мальчишку интересовало так много, что я взмолился:

– Не могу на все ответить, многого не знаю! Например, как устроен самолет.

Глаза Егорки заскучали:

– Вы же из города?

– Быть горожанином не значит все знать. Разве сам в городе не был?

– Н-не, – протянул Егорка. – Даже в хуторе ни разу. Мамка ходит туда за керосином, спичками, сахаром, солью, в лесничество за деньгами, а меня не берет.

Я слушал Егорку и не мог поверить, что за свои годы мальчишка ни разу не был в хуторе, не говоря про станицу или город, не видел телевизора, не слышал радио, кроме охотников, изредка заглядывающих на кордон, не встречал людей – Петр не в счет, тот пользовался каждым удобным случаем увидеть Раису с сыном.

Мальчуган продолжал задавать наивные вопросы, в которых его ровесники разбираются почище взрослых. Зачем, подумалось, Раиса сделала из сына затворника, ведь сама выросла среди людей, коль рассердилась на весь белый свет, почему озлобляет сына?

Точно угадав, о чем я подумал, Егорка сказал:

– Мамка говорит, что есть люди, от которых не дождешься добра. А дядя Петр добрый, жаль, редко заходит, но как приедет, снова зовет нас перебираться в хутор, только мамка его не слушается. – Помолчал, добавил: – И среди птиц и зверей не все злые. Казарки все добрые, напрасно их охотники стреляют, и зайцы добрые, только сильно пугливые, а филин злой-презлой, но я его не боюсь. Идемте, покажу, где живет.

Мы прошли заросшую острой как нож осокой пересохшую болотину, вышли на поляну, где высился темный от копоти дуб.

– Молния сожгла, – объяснил Егорка, – думали, выживет, но не схотел больше листвиться, мамка сказала, что пожелал уступить место другим деревьям.

Рядом с обгоревшим, точно окаменевшим, деревом из земли выбивалась целая поросль молодых дубков, погибший дуб точно оберегал их, сторожил.

– В дупле филин живет. Сейчас спит, чтоб ночью за поживой летать. Поймает мышь и к себе тащит. Не будем будить, не то осерчает.

Я слушал Егорку и вспомнил о желании попробовать неизвестную мне лесную ягоду.

– Каминку искать не надо, вот она, – мальчик раздвинул траву, и я увидел на стеблях сизо-черные горошины с туманно-восковым налетом. – Нынче каминку не собирают.

– Отчего?

– Невкусная днем, шибко рот стягивает и язык делает чужим. Другое дело ранним утром, когда роса не высохла, тогда рви и ешь сколько пожелаешь. За день она силу набирает, к утру становится сладкой. Идемте дальше.

И мальчишка повел меня по лесу, где чувствовал себя как дома – были знакомы чуть ли не каждое дерево и пень, овражек и поляна, даже куст. Егорка рассказал, что в их Прихоперье заморозки приходят с севера в начале октября, позже холод крепчает, а первый снег жесткий; что среди уток лишь казарки умеют разговаривать на известном им птичьем языке; что подснежники-первоцветы селятся среди прелых листьев; что озера замерзают от берега, но даже лютой зимой остаются закраины; что облака собираются в тучи к непогоде, а ежи любят полевых мышей…

Я послушно шел за Егоркой, понимая, что в лесу можно смело во всем довериться мальчишке – с ним не пропадешь.

– Вы какой к нам шли дорогой? По-над рекой? Напрямик короче, только о колючки одежду оборвете. Мамка завсегда короткий путь выбирает, чтоб быстрее в лесхоз дошагать, меня с собой не берет… И отчего-то не слушает дядю Петра, когда он зовет назад в Артановское, там работа интереснее охраны леса от пожара, порубщиков, короедов… И я просил мамку переехать в хутор, да только серчает, как на дядю Петра, а он хороший, как придет, про разное рассказывает: и как трактор работает, и отчего телевизор показывает, и что скоро его собака ощенится и он подарит щенка, а еще, что в клубе по воскресеньям кино идет. Вы, дядя, видели кино?

Я кивнул, мальчик вздохнул:

– А я нет, и телевизор тоже, еще детей ни разу – взрослые редко, но приходят к нам, а дети еще не были. Хорошо, что дядя Петр вас привел – одного бы его мамка не пустила, а как уйдет, плачет тихо, чтоб я не слышал, только я все равно слышу…

Я писал дубы на берегу озера, Егорка стоял за спиной, зачарованно смотрел, как рождается этюд. Так заработался, что не заметил, как по лесу поползли беспокойные тени, солнце спряталось в сырых облаках, казалось, что пойдет дождь, сказал об этом Егорке.

– Небо только пугает – ветер тучи разгонит, – ответил мальчишка. – Коль боитесь промокнуть, и мне пора домой: мамка, поди, ругается, что ушли не позавтракав.

Мы двинулись назад к кордону, впереди снова шел мой юный проводник. Когда за деревьями показался знакомый дом, мальчишка сорвался с места, припустился бежать к матери, которая стояла на крыльце, рядом, покуривая, с ноги на ногу переминался Петр.

Добежав, Егорка собрался броситься к Петру, но под укоризненным взглядом матери остановился, погрустнел.

Позавтракав зайчатиной и квасом, Петр поторопил меня с уходом.

– Уже? – не поверил Егорка. – А я ждал, что расскажете, как работает телевизор и плавает танк.

Я поблагодарил Раису за гостеприимство, угощение, обещал прислать через Петра для Егорки книжку про самолеты, танки.

Говорил, а сам ждал, что лесничиха перебьет: «Нечего нам прощаться, с вами с Егоркой пойду, только вещички соберу». Но услышал иное:

– Счастливо добраться, легкого пути.

Егорка дернул Петра:

– Теперь не скоро придете?

– Ты жди, – попросил Петр.

– Я жду, всегда жду, – признался мальчишка.

Круглов надел на плечо ружье, которое не пригодилось, и не оглядываясь двинулся к теряющейся среди дубов тропе, я поспешил следом.

Мы были уже довольно далеко от кордона, когда позади услышали крик:

– По-го-дите!

Сквозь чащобу спешил Егорка. Добежал, не успел отдышаться и протянул Петру кулек конфет.

– Мамка наказала вернуть, только я одну съел.

Егорка отдал кулек и припустился обратно.

– Погоди! – крикнул вслед Петр.

– Не! Мамка наказала тотчас вернуться.

Петр подержал конфеты, спрятал в вещевой мешок. Не глядя под ноги, точно слепой, шагнул в колкий куст шиповника, выругался. И я вновь увидел недоверчивую каминку. На длинных стеблях росло по одной похожей на вороний глаз ягоде. Оказавшись не скрытой травой и кустом, лесная ягода застенчиво и боязливо смотрела на двух путников, опасаясь, что мы позаримся на нее, сорвем и съедим.

Был он ничейным, бродягой. На побережье, в ближайшем поселке не имели понятия, где жил прежде, имел ли хозяина, какой награжден кличкой, как называется его порода. У безлюдных песчаных дюн он появился ранней весной, в некурортный сезон, когда санатории, дома отдыха, турбазы заполнены наполовину, «дикарей» раз-два обчелся. Много часов кряду в тихую погоду, в шторм он лежал на промытом песке или у кромки прибоя, положив голову на вытянутые лапы, и, когда подкатывала очередная волна, слизывал с себя соленые брызги.