Татьяна Батурина - Дурочкины лоскутки. Старые и новые житийные страницы

Дядька исчезает в поисках дегтя, масла, цемента, и мы ждем его, намертво вцепившись в тележные борта: а вдруг цыгане угонят нас вместе с лошадьми? Дядька возвращается и снова уходит, и после каждой его базарной ходки в телеге прибавляется и прибавляется всякого добра. Под конец он появляется с какой-нибудь живностью, и мы радуемся: домой!

– Дядь Андрей, зачем ты петуха взял, у нас же есть?

– Ну так что – есть… Совсем стал лядащий, кур топтать не хочет.

– А куда ж теперь его?

– Как – куда? В борщ.

Украинский борщ непременно с петухом варится или курицей, это я уже знала, но лядащего было жалко.

В одно, с самого ранья́ знойное, воскресение мы с братом упросили дядю завернуть с базара к реке.

– Ладно, треба и мне окунуться. И лошади погуляют. А вы гáрбуз заховайте в водяную траву, нехай охолонет, посни́даем…

Арбуз с житным хлебом был любимейшим лакомством, и мы шустро закатили огромный кавун в речку, опутали длинными зелено-бурыми стебля́ми травы, колышущейся в воде рядом с берегом. Ворохнистая травяная горка была похожа на маленький стог, только мокрый, с арбузом внутри.

Пока дядька распрягал лошадей, пока заводил их в реку, похлопывая по гладким блестящим бокам, мы сидели под тальниковым кустиком, смирно ждали, когда же «охолонет» горячее арбузное нутро.

Наконец шумно пофыркивающий, словно конь, дядька вывел лошадей из воды, пустил пастись:

– Ну, где гáрбуз? Пора сни́дати…

Я первая подлетела к нашему мокрому стожку, бухнулась в речку и радостно-нетерпеливо стала расплетать травные косы. Брат, не поспевший за мной и потому обиженно сопящий на берегу, вдруг тоненько, звеняще закричал:

– Змея!

Тут и я увидела змею. Она тоже глядела на меня, подняв над водой совсем рядом со мной маленькую черную головку с острым уголком-коронкой. Я не могла оторвать взгляда от немигающих глаз – черных, блестящих. Почему-то не испугалась, не выпустила из рук охапистые стебли. Так мы со змеей и глядели друг на дружку, пока подбежавший дядя Андрей не выдернул меня из воды со словами:

– Смелая дивчина, да дюже глупая!

Змея чуть отплыла в сторону, следила. Мне казалось – за мной. Но арбуз забрать позволила.

Только есть его нам расхотелось, да и дядька скомандовал:

– До дому!

Поехали. Мы прислушивались к дядькиному недовольному молчанию, нарушенному лишь один раз:

– Она, видать, сама ребятенок еще…

А я и не догадывалась! Какая же я дурочка, ведь это была не змея, а всего-навсего маленькая змейка, которая просто хотела поиграть…

Приехали домой, рассказали «змеиную» историю. Ох, и ругалась тетя Настуня – на весь двор! Даже за колодцем, куда мы с братом спрятались от теткиного гнева, слышны были угрозные обещания посадить нас в сарай под замок и «исти не давати». Такого, конечно, быть не могло, и, успокоившись, мы уже смело подглядывали, как дядя Андрей похаживал по двору, глазами посверкивал. Потом подошел с ведрами к колодцу:

– Как воды натаскаете в бочку, тикайте до дида. Нехай титка трохи посерчает, и́ноди треба.

В дедовом дворе с незапамятных времен росла вишня, от старости такая высокая и разлапистая, что урожай собирать было легко: ветки крепкие, не переломятся, если по ним ползти до самых крайних недоступных вишенок. Хотя дед не велит:

– Нехай птицам будут!

Птицам так птицам, мне же хватает другой заботы – собирать вишневый клей: нутряной сок просачивается через кору дерева и насыхает на ней блестящими вязкими ручейками – вкусно! Значит, скоро будут варить варенье.

В каждом дворе на временных печках из глиняных кирпичей устанавливают медные тазы, залитую сахарным сиропом вишню – без косточек! – ставят на малый огонь, время от времени давая вареву остыть. Пчел и ос вокруг хотя и не тьма-тьмущая, но – много. Они заняты важным делом – кормятся, потому и не опасны. Варят вишню долго, пока солнце само, как медный таз, не сделается, а там и ночь. Отчего это с недавних пор кажется мне, что «древо вишневого рода горчайшие дни бытия усладит напоследок»? И слез так много – по каждому поводу и без.

Не однажды, заходя в незнакомую усадьбу, я еще от калитки вглядывалась вглубь: там, у сарая, что за дерево – яблоня, вишня, слива? В каждом дворе есть главное дерево – в моем саду памяти это дедова вишня. И снова представится, как в зеленой лаковой листве витают солнечные зайчики, догоняя самую большую, самую сладкую – того и гляди, истечет соком! – ягоду. Какими блестящими янтарными нитками вишневого клея изнизана корявая теплынь ствола! Как во все стороны брызжет терпкий вишневый нектар, когда вынимаешь из ягод розовые крепкие косточки, как долго потом не отмываются ладони…

Потому, наверное, отец мой наследно любил вишню: в нашем даргорском саду он посадил пять вишенных деревьев, и каждое рожало ягоды разного вкуса – от терпко-горьковатого до сочно-сладкого.

А маме нравилась слива. Даже после смерти отца, когда мы ни садом, ни огородом почти не занимались, мама не забывала обихаживать свою любимицу, и слива отвечала многоведерными урожаями.

Однажды весной, находясь на телевизионных съемках в Палласовском районе, я познакомилась в селе Эльтон с егерем Владимиром Андреевичем Лопушковым. Он показал много прекрасных заповедных мест, мы даже танец журавлей видели, мы даже наблюдали издалека за жеребящейся посреди степи под призором вожака табуна кобылой…

А когда возвращались в райцентр, я углядела на горизонте разноцветную, пухово колышущуюся живую кайму:

– Ой, что это?

Лопушков радостно отозвался:

– А это биологическая балка, там такие чудеса произрастают!

И вскоре мы уже спускались по крутым откосам, сроду не знавшим тропок, к ручью на цветущем дне балки, к невиданным мной ранее травам, кустарникам и деревьям. К кружащему голову птичьему пению, особенно звучно-густому в замкнутом разноцветном пространстве. К солнцу, наконец, прорывавшемуся сюда длинными, подрагивающими во влажном воздухе, косистыми лучами.