Татьяна Батурина - Дурочкины лоскутки. Старые и новые житийные страницы

Залитые весенним цветом вишни и слива стояли здесь рядышком, вместе. И так было красиво смотреть на сияющие благорозгные кроны, что я призналась:

– Словно отец с матерью, это ведь их деревья…

– А как звали родителей ваших? – тотчас спросил егерь.

– Михаил и Валентина.

– Ну, стало быть, так и буду теперь называть эти дерева. Не беспокойтесь, пригляжу.

Я была счастлива: родительские души все время дают знать, что они рядом со мной, где бы я ни находилась, где бы ни пригодилась.

А мое дерево – крошечная сосна в саду-дендрарии Ивана Васильевича Дударева. По совершенной случайности съемочная группа «Свечи» приехала к этому старейшему, знаменитейшему в России ботанику-растениеводу в день моего рождения, и я радостно, по-праздничному наслаждалась созерцанием прекрасных, невиданных в нашем степном краю деревьев и цветов. Чтобы их вырастить, Дударев долгие годы облагораживал непригодную для благополучия экзотических растений богарную землю волгоградской окраины. И земля преизобильно осветилась кружевными всходами живоносной красоты.

Понаблюдав за моими восторженными охами и ахами, добрейший Иван Васильевич предложил после съемок почаевничать, тут и открылось, что я – именинница.

– Тогда у меня есть для вас подарок, пойдемте, – и хозяин зеленых чудес повел гостью по неприметной тропинке в самую глубь вертограда. Здесь, на огороженной большими пихтами солнечной поляне, лепетал нежными, младенчески-прозрачными ветвями сосновый питомник.

– А вот и ваша свечечка, нравится?

Как же могла не понравиться самая маленькая, в три веточки, сосенка!

– Вот подрастет Татьянка, красоты миру прибавит, – и Иван Васильевич мудро улыбнулся.

Да, кто-кто, а старики обо всем на белом свете знают…

В последние годы мой старый отец ездил в Житне-Горы чаще всего один, так уж получалось, и теперь без тоски сердечной не могу об этом думать: он по-своему ведь стремился сохранить, соединить большую семью, зябнущую на ветру новых холодных времен. После его смерти (Царствие ему Небесное) в 1990 году чуть не оборвалась украинская ниточка, когда я сначала даже адреса – хоть кого-нибудь! – в старых письмах не могла отыскать: отец, что ли, конверты выбрасывал?

Но Украина звала к себе то песней, которую вроде нечаянно кто-нибудь в застолье затянет: «Дывлюсь я на нэбо…», и я – в слезы, ведь это любимая песня отца; то забытым стихотворением, что ненароком выглянет вдруг из моей первой тетрадки: «Я к Украине шла по Украине, по вечно новым всходам удивления»; то якобы случайным знакомством. Так в начале 90-х годов я встретилась с народным художником Украины Андреем Антонюком – тогда еще не народным, хотя это звание он мог бы носить с колыбели. Нынче работы Андрея, лауреата Шевченковской премии, выставлены во всех крупнейших музеях мира, и в моем доме есть одна чудесная картина. Впрочем, для меня все, что написал и еще напишет Андрей, прекрасно, потому что во всем – сокровенная Украина.

Встреча наша явилась промыслом Божиим, не иначе, ибо мои стихи и его картины, по нашему общему убеждению, словно произведения одного человека, поэта и художника в одном лице. Мои украинские стихи как бы выпорхнули из полотен Андрея, а может, наоборот, свой нашли дом в лесах, в лугах у речки, среди трав и деревьев, в старой доброй хате его родного села Богополье на Николаевщине? Какие другие были нужны мне иллюстрации для книги «На полянах Рождества»? Она вся словно сияет великолепными красками, как бы нечаянно оставленными среди поэтических строчек кистью великого мастера Андрея Антонюка.

Он-то и взялся помочь в поисках хоть какого-нибудь житне-горского адреса, а я в это время решилась на наивный, может быть, поступок: позвонить в сельскую управу Житне-Гор. После недолгих объяснений неведомая мне Валентина обещала рассказать о звонке местному священнику, а он, дескать, своих прихожан знает, кто-нибудь да отыщется.

– У нас ведь, – сказала Валентина в завершение беседы, – почти все в селе Бойки, я и сама с ними роднюсь, хоть и не впрямую.

И я с благодарностью стала ждать известий, которые не замедлили явиться: Андрей Антонюк прислал адрес все той же сельской управы, а мне позвонила моя двоюродная сестра Нина, и я засобиралась в Житне-Горы.

А пока собиралась, нашла в кладовке большой картонный ящик с отцовскими и мамиными почетными грамотами, со старыми письмами. Вот они, адреса! А письма… Слезы, а не письма. То есть письма самые житейские, самые обыкновенные: от дяди Андрея, от дяди Василия, от тети Любы, от Ларисы и Миши, от Степана… И все еще молоды, все живы, и Россия с Украиной одна страна, и нет никакого дурного предвестия. Родной дом.

Поехала на Украину не в одиночку, а вместе с многочисленными волгоградскими паломниками. Надо ли говорить, как все изменилось! Те шесть верст, что отделяли Житне-Горы от Ракитно, теперь соединяли их домами, садами и огородами, и наш большой автобус, словно по водам реки Рось, плавно катил среди августовской благодати по широкой асфальтовой дороге.

Нас ждали, но в паломничестве нельзя ничего загадывать заранее: из-за проволочек на таможне мы опоздали на сутки. Откуда было знать, что накануне сельчане почти весь день провели у церкви, вместе с архимандритом Гермогеном готовясь выйти нам навстречу крестным ходом?

Наконец мы въехали в Житне-Горы. Первыми увидели наш ярко-желтый автобус вездесущие хлопчики, и вскоре один из них, Алесик, почетным проводником восседал впереди, указывая дорогу к дому моей двоюродной сестры Нины.

Слез было, ахов-охов!.. И, как в былые времена, поставили столы во дворе под старой грушей (у деда была вишня), со всего села собрали стулья (у деда простые доски накрывали рядном), и хозяйки ближних домов принесли угощение: ведь гостей было ни много ни мало пятьдесят человек, всем надо было угодить! Угождали, конечно, не только борщом и пирогами, а и горилкой, и песнями.

Ах, песни Украины! Удивительно преображается поющий человек: голос становится просторным, как украинские степи, и высоким, как небеса, он звенит и сам себе подзванивает луговыми колокольчиками, сам себя услаждает криничными водами – да сам ли? Не Господь ли оделяет сердце человеческое блаженной нежностью любви, не Богоматерь ли укрывает от кромешного Вселенского сиротства?

Песня про девушку Маричку – из моих самых любимых: «А як усмехнется та с пид лоба глянет – хоть скачи у воду, кажуть парубки…». Красавица Маричка, живущая над светлою водой и ждущая своего суженого, – ах, не воплощение ли это трепетных грез дев-славянок всех времен от млечной древности до вечной вечности?

В России про Маричку не поют. Что же, слишком далеко нынче русская тропка обегает Маричкину речку, а ведь когда-то наши общие родовичи рядышком сидели на святом берегу. Впрочем, Господь милостив, не оставит верных. Пусть ждет над речкой наша Маричка «в хате, що сховалась у зелених гир…». Придет ее милый, придет.