Иван Ленивцев - Бабушка и «Варшавянка»

– Гриш, – говорю спокойно, – ты вот все брешешь да брешешь, что ни попадя, будто собака на ветер, а Бог-то все слышит, ты бы поостерегся.

– Гы-ы! Напугала! Слышит он! – не пугливо оскалился Гришка. – Как же, так я и поверил! Видит он! Ага! А почему тогда ракету с Юркой пропустил? Ведь пропустил, даже паспорта не спросил. Это как понять? Согласно Уставу караульной службы, твой бог обязан был спросить: кто такой? откуда? куда и зачем?..

«Бог ты мой, – думаю с тоской, – Белье в тазике киснет, а этот раздолбай – прости Господи! – как репей прицепился. Что бы ему такое ответить, чтобы он и про паспорт забыл, и про Устав свой караульный? Что бы, что бы такое, такое!..

– Гриш, знаешь, что я тебе скажу: мало тебя в детстве пороли, ох, мало! Ты вот, смотрю, всюду похваляешься, что ты школу марксизма закончил, что ты ужас какой грамотный, прямо спасу нет. А я вот, смотрю на тебя, и вижу: каким был ты темным, темным и остался, потому как простых вещей не видишь, – отвечаю я ему, стараюсь зацепить покрепче, пообидней. Пустое – лыбится непробиваемо, дескать, мели, Емеля, твоя неделя. Даже не обиделся. Ну, человек!

– Ты вот говоришь, – однако, продолжаю я упрямо, – паспорт подавай, объясняй, куда и зачем. А действительно, зачем? Зачем Гагарину паспорт? Ты что, сам не знаешь, почему Бог его в космос пропустил? Не знаешь? Просто удивительно, весь мир знает, а ты – нет…

Смотрю, мой Гришка, как заправский конюх, оседлав коня, вперед подался – сейчас или поскачет, или заржет по жеребячьи.

– Бог его за улыбку пропустил. Ты глянь на фотографию в газете, глянь, глянь! Видишь, какая у него улыбка? Широкая, добрая, ласковая! Одним словом – неотразимая. Ну как с такой улыбкой да не пропустить? А теперь ты посмотрись на себя в речку… Ниже, ниже нагнись! Улыбнись! Да шире, во весь рот! Что отскочил, испугался? Да, Гриша, с такой, как у тебя, улыбкой, Бог тебя даже к воротам не подпустит, назад с космоса пнет. Понял? А теперь иди своей дорогой, некогда мне с тобой антимонии разводить.

И что вы думаете, ушел он? Как бы не так! Сморщился, как мокрый кирзовый сапог у горячей печи, да башкой затряс, будто проверяя, на месте ли она.

– Ну бугор… ну ты даешь! Вывернулась, чисто гадюка… надо же! Ну ничего, еще не все мины протралены, не весь фарватер очищен, есть место для маневра. Одно жаль – времени нет… Бригадир, я бы тебя сейчас, не сходя с этого места, вмиг разагитировал в свою веру, я этому обучен, но мне некогда – там мужики собираются Юркин полет обмыть, меня послали у тебя трояк зашибить. Говорил я им, что ты не дашь, так нет, одно твердили: «иди, тебе даст». А тут полный облом. Ну, я пошел, извини… – повинился он, поворачиваясь ко мне спиной.

– Куда?! А ну, стой! – Теперь уже я остановила его, четко понимая, что опять могу ввязаться с этим охламоном в долгий беспредметный спор. Однако и меня понять нужно: с какого перепуга я должна завтра на работе видеть их опухшие от пьянки морды, дышащие на меня перегаром? Противогаза у меня нема.

– Стой, говорю! Опять полет обмывать? Да сколько ж можно? Месяц уже обмываете… месяц! Или память стаканом отшибло? Вы ж, иродовы души, помню, каких-то собачек обмывали…

– Стрелку и Белку, – сообщил Гришка. И без того невысокий, он, кажется, стал еще меньше ростом – должно быть, чувствует какую-то вину за собой. – Эти собаки – тоже космонавты. Они в космос летали еще до Юрки, их еще называют пионерами космоса.

«Опять врет, что ли? —призадумалась я. – Вот натура, не поймешь, где он правду говорит, где врет. Его бы в партизаны – наверное, он бы немцев с ума свел… или, как Сусанин, в болото завел…»

– Бригадир! Ты пойми… – кажется, Гришка воспрянул духом, что чревато новым всплеском эмоций с его стороны. – Ну какое тут может быть сравнение? То собаки летали, существа неразумные, бессознательные! А тут: ого-го! – человек! Чувствуешь разницу? «Человек – это звучит гордо!» Здорово, да? Знаешь, чье это выражение? Наш замполит на эсминце так выражался… а до него – этот… сам Карл Маркс. Вот! Ох, и головастый был мужик! Ты не смотри, что у него фамилия немецкая, из нашенских он, из рыбаков. Он днем на Балтике сети тянул, а ночью «Капитал» создавал, про диктатуру пролетариата писал, про этот… гегемон.

– Слушай, ты, гегемон! Не выводи меня из себя, – взялась я за него. – И предупреди всех: если кто из вас завтра придет на работу… надеюсь, ты понял, о чем я? Учую запашок – я такое с вами сотворю…

– Понял, бригадир, не дурак, – быстро замахал руками Гришка, однако не пошевельнулся, чтобы уйти, лишь с надеждой спросил: – Бригадир, а как насчет трояка? Только не надо мне угрожать, мы же все знаем, что ты у нас таво… добрая.

– Иди давай, а то будет тебе сейчас и трояк, и пятак. – пригрозила я, правда, не особо зло – пусть это чистой воды подхалимаж, однако приятно, когда о тебе хорошо отзываются. – Иди, Гриша, да смотри опять не нарвись на чей-нибудь жесткий кулачок, а то придется в канаве заночевать.

– Не пугай, бригадир, – легкомысленно отмахнулся Гришка. – Для меня канава – все одно, что постель родная, про таких, как я, говорят: мал золотник да дорог. А вот про некоторых других, побольше ростом, базарят знаешь что? Что велика фигура, да дура! Дура! – с нажимом повторил он. – Небось, слышала такое выражение, а, бригадир?

«На кого это он намекает? – подумала я. – неужто на… меня? Вот сученок! Через мою доброту, совсем страх потерял! Обнаглел парень…»

– Слышала, Гриша, слышала, – стараюсь спокойно, сдержанно отвечать этому хвастливому зайцу с эсминца «Бойкий». А есть другое выражение, небось, слышал? Пьяный храбрится, а проспится – свиньи боится, – ответно, отправила я ему свою словесную стрелу.

– Ну-у, бугор! Это уже слишком! Знаешь, как это в картах называется – перебор!

Наконец-то этот непробиваемый гегемон обиделся. Ну надо же!

– Это что, по-твоему, я – свинья? Ну спасибочки тебе, отблагодарила ты меня за мой ударный труд, меня – передовика твоей бригады! – Он даже не поленился картинно, в пояс поклониться. – Обидела ты меня до крайней претензии. Зря ты так, я человек чувственный… Бригадир! Сколько лет мы с тобой работаем, так сказать, плечом к плечу? Пять? Семь? Короче, много. А ведь ты меня плохо знаешь…

Кажется, Гришка свернул на свою любимую хвастливую тропку? Неужто опять врать будет? Точно!

– Бригадир, ты не смотри, что я мал ростом, у меня вся сила внутри, а это редко встречается. – и он постучал кулаком по, недооцененной другими, грудине. – Вот здесь вся моя сила! Что, опять не веришь? А я докажу, докажу! У меня факты… опосля предъявлю… Слушай… Однажды на корабле пожар случился… на «Бойком», на эсминце. Паника поднялась, кто за борт сиганул, кто в шлюпки… Один я не растерялся, схватил морскую мину в охапку и, как окурок, ее за борт вышвырнул. Затем другую, третью, четвертую… Все выбросил, а корабль и экипаж от верной гибели спас. Я спас, самолично… – радостно оскалился Гришка, должно быть, сам уверовав в свой подвиг. А, может, действительно он совершил геройский подвиг, он, вроде бы, не из робкого десятка, когда выпьет, смело в любую драку ввязывается, даже когда один против троих.