Иван Ленивцев - Бабушка и «Варшавянка»

– Разрешите идти, товарищ контр-адмирал?

– Разрешаю, – привычно бросил адмирал, то тут же, спохватившись, попридержал подчиненного. – Вадим Петрович, погоди. Совсем забыл спросить: что у тебя там с семьей? Серьезно?

– Все нормально! Разберусь. Разрешите идти?

– Иди командир, и попутного тебе ветра…

А в это самое время, «Варшавянка» по-настоящему чувствовала себя счастливой. А почему бы и нет? Наконец-то она идет в океан! Радости-то сколько! Сейчас уже матросские ботинки, столь легкомысленно шаркающие по ее покатой палубе, не вызывали былого недовольства, а звучали сплошной сладкоголосой музыкой. Кажется, сегодня все веселило лодку. Вон мичман нечаянно уронил в воду нераспечатанную пачку сигарет, и теперь смешно раскорячившись животом о пирс, пытается выудить ее из воды; а вот молоденький матросик, споткнувшись о балясину трапа, едва не кувыркнулся между пирсом и лодкой, вызвав взрыв беззлобного смеха, шуток, подначек: «Эй, салажонок, держись за воздух!», «Юрка, смотри, здесь тебе не Сочи, вода холодная!», «Что, сынок, к маме удрать захотел?» А сам «сынок», стеснительно улыбаясь, поднял упавшую пилотку подводника и принялся стучать ею о колено, будто выбивая из нее дорожную пыль.

Смеялись все, и лодка наравне со всеми. Ей нравились эти молодые парни, призванные служить на флот с невесть каких краев; нравились их веселые, иногда глупые, а то и опасные шутки; нравилось ребячество, показное хвастовство, их громкий заразительный, а главное – искренний смех.

Подошла крытая фура с продуктами. Оживились, весело загалдели, разгружать продукты – не тяжелые мины. По команде старпома, быстро организовав живую цепочку, подводники принялись переправлять на лодку запаянные банки, ящики, сетки с картофелем, с морковью, свеклой, перебрасываться кочанами капусты. А вот несколько ящичков с красной икрой! Ого! И даже лимоны из Марокко! Вино Молдавское! Живем, братцы, цинга нам не грозит!

Под усиленной охраной, с арсенала подвезли закрытые брезентом торпеды. Восьмиметровая штукенция! Сама лодка их побаивается – капризны, непредсказуемы. Да и как их не побаиваться – за две тонны весом, скорость до сорока пяти узлов – не удерешь! Акустическая система наведения – не шутка.

Медленно подошел плавучий кран. Началась погрузка торпед. «Варшавянка» с интересом разглядывала мускулистые тела торпед, начиненных такой смертельной силой, от которой большинство людей просто цепенело в нескрываемом ужасе, даже разглядывая их издалека.

От нечего делать лодка прислушалась к легкой перебранке крановщика с мичманом, стоящим на «вира-майна».

– … Майна, майна… стоп! Чуть-чуть подвирай… молоток! А теперь, слегка подмайнай! Слегка, говорю! Да майна же! Эй, на кране, ты что там, дрыхнешь?! Или с похмелья, вместо пяти пальцев один зришь?

– А ты наливал? Налей сперва, опосля крякай. Баклан! Команды научись подавать. Спишь на ходу, будто с утра не ел…

– Я-то поел, а вот ты, кажись, три дня не умывался, оттого у тебя и ушки заложило, глухарь сухопутный! Давай майнай, да поосторожней, торпеда – не бревно, она ласку любит.

– Учи ученого… умник! Без тебя знаю. Твоя торпеда на мою жену похожа, если с утра рванет – весь день звон в ушах.

– Сравнил! Если эта дура рванет, от нас с тобой одна пыльца останется. Так что, хорош зубоскалить, весь внимание! Майна помалу… еще чуток… стоп!

«Интересно все-таки люди устроены, – подумала лодка. – ну ничего не могут молча сделать, все словесно, с матерком. Вон у них и рот для этого приспособлен. Да и вообще, нет у него ничего лишнего, одним словом, человек-само совершенство».

Желтое солнце ласкало лодку теплыми лучами, легкий ветерок нагонял скупую прохладную волну. Жизнь была хороша!

Неожиданно где-то за забором в голубое небо поползли клубы черного кучерявого дыма. Должно быть, люди опять что-то подожгли. «Варшавянка» непроизвольно поежилась – она на дух не переносила дым, особенно не любила огонь, этого ненасытного красного зверька. Дважды на ней самой случался пожар, пусть и небольшой, вовремя потушенный, однако причинивший ей немалую боль. А однажды в океане на ее глазах горел огромный танкер. Пожар произошел у чужих, недружелюбных берегов, поэтому всплывать было нельзя, лодка шла на перископной глубине, поминутно оглядывая водную поверхность. Клубы густого жирного дыма она увидела издалека. Подошли поближе… Панамец… порт приписки «Панама». Ярко-багровый огонь с ликующим треском пожирал змеиное туловище танкера: он гудел, выл, хохотал, высоко поднимая вверх красные, всепожирающие руки. В перископ лодка видела, как люди на переполненной спасательной шлюпке отчаянно налегали дугой выгибающиеся весла, пытаясь удрать от вырвавшегося из танков огня, быстро расползавшегося по мертвой поверхности моря и грозящего заживо проглотить беглецов. «У-у-у!» – Казалось, даже под водой «Варшавянка» слышала протяжный вой торжествующего огня, а может, это выли в предсмертном ужасе люди. В перископ были хорошо видны их лица с безумно выпученными от страха глазами, дырки открытых в крике ртов, должно быть, молящих о помощи. Еще лодка видела, как ее командир, до крови кусая губы, стуча кулаком по перископу, метался между приказом и человеческим долгом, не зная, что выбрать: то ли продолжить скрытно выполнять важное государственное задание и, опустив перископ, безмолвно раствориться в морских глубинах в поисках куда-то исчезнувшей чужой эскадры во главе с атомным ударным авианосцем «Карл Винсон», то ли, нарушив приказ о скрытности, проявив милосердие, всплыть и спасти обреченных моряков. Непростое для любого капитана решение. Тогда они всплыли, успели в последний момент снять людей с уже вспыхнувшей спасательной шлюпки. Людей, лопотавших на незнакомых языках. Почти всех спасли, за исключением двоих, оставшихся в машинном отделении танкера. Спасли и тотчас ушли под воду. Ночью всплыли, вызвали ближайшее российское судно – им оказался траулер «Озерное» – и, передав ему спасенных, опять нырнули выполнять задание. Тогда, все вроде бы тихо обошлось – спасенным иностранным морякам похоже внушили, что не было никакой подводной лодки, что вам показалось ребятки, мол у страха глаза велики. А наши рыбачки умеют держать язык за зубами, тем более что славили тот самый траулер «Озерное», дескать, это он герой – спас девятнадцать панамских моряков! Он! Честь ему и хвала! Командира лодки за нарушение режима скрытности, за отклонение от маршрута следования тогда не наказали… или наказали? А где же тогда, он пропадал целых десять суток?

Мимо было пропыхтел, но тут же застопорив ход, остановился закопченный буксир. Старый знакомый! Ишь, какой любопытный! Притормозил и принялся с нескрываемым удивлением рассматривать и лодку, и работающий кран, и снующих туда-сюда матросов, словно все это он видел впервые. «Рот закрой – муха залетит, – насмешливо приветствовала „закопченного“, лодка. Чего надобно, хрен старый?» Буксир на явную грубость не ответил грубостью, а широко улыбнувшись, по-простецки спросил: «Лодка, да ты никак в море идешь?» – «С каких это пор ты таким вежливым стал? – осведомилась лодка, все так же грубовато. – Ну, иду, а тебе до этого какое дело?» – «Да никакого, ты права. Просто я рад за тебя, поверь мне. Правда, я на тебе уже крест поставил, думал, не сегодня-завтра на корабельное кладбище потащу». – «Думал петух, да в суп попал», – чисто по-людски отрезала лодка. Былой панический страх перед этим ржавым замухрышкой напрочь пропал, исчез, испарился, как вчерашний утренний туман. Судьба, как известно, штукенция капризная, переменчивая, не знаешь, каким она боком к тебе сегодня повернется, каким – завтра. Кто знает: вернется лодка с похода, а этого горластого старикашки тю-тю! нигде нет – подчистую списали, а его самого – молодой, амбициозный, еще заводской краской пахнущий буксир, на корабельное кладбище уволок. И останется лодке только радоваться, что не ее уволокли.