Иван Ленивцев - Бабушка и «Варшавянка»

Подколоть бы сейчас ехидненько этого старикашку, как он ее постоянно подкалывал – однако, думается не стоит его обижать, вон он с каким уважением смотрит на лодку и даже скрипит доброжелательно: «Нет, правда, лодка, рад я за тебя». – «Спасибо», – скромно ответила субмарина, косясь на старика: искренен он или притворяется. «Я вот что хотел спросить, – опять запыхтел буксир. – Чего это такая спешка? Никак, поход важный, ответственный?» – «Мне не впервой, привыкла», – заскромничала лодка. «Понятненько! Ну, счастливого тебе плавания!» – напоследок хрипло прогудев, буксир заторопился по своим мелко-каботажным делам.

Проводив его взглядом, «Варшавянка» оглянулась и увидела вдалеке маленькую фигурку человека, спускающегося по деревянным ступенькам по направлению к пирсу. Кто это там? Больно уж знакомая походка… Боже, да это же командир! Он! С кипой карт под мышкой. Молодец, должно быть, вырвался из цепких рук адмирала. На лодку возвращается, куда же еще? Вот он приостановился, смотрит сверху вниз. Понятно, для чего – свою лодку ищет. Нашел, нашел! И даже рукой махнул, дескать, здравствуй, радость моя любимая. И «Варшавянка», такая неказистая на фоне лобастых, пышнотелых атомных подруг, радостно заморгала рубочными иллюминаторами, приветствуя своего командира. И пусть ее борта порыжели от ржавчины, а кое-где в легком корпусе видны солидные вмятины – она по-прежнему была хороша собой, если так можно выразиться о боевой лодке, за которой в свое время безуспешно гонялись армады противолодочных кораблей, и одно появление которой у чужих берегов вызывало головную боль в штабах флотов известных государств.

Да и как командиру было не узнать свою лодку, свою «Варшавянку», ведь он прошел на ней сначала штурманом, затем и командиром тысячи морских миль, и каких миль! Полных свирепыми штормами, непроходимыми льдами, яростными атаками, сумасшедшими погонями – и никогда, слышите – никогда лодка не подводила своего командира! Она была его счастливым талисманом, который нельзя было носить на шее или на руке, но который всегда был с ним, где бы он ни был: дома, в отпуске, в командировке. Везде! Он любил лодку, тосковал по ней, ревновал к другим лодкам, частенько ругался с ней, и даже дважды дрался из-за нее, слыша нелестные отзывы о верной боевой подруге.

И вот сейчас «Варшавянка», задрав в голубое небо выпуклый нос для приемки боевых торпед, смотрит влюбленными глазами на приближающегося командира, словно спрашивая его: «Командир, когда же закончится эта земная свистопляска, и я, наконец окунусь в чистую, прохладную толщу океана?»

Однако командир почему-то молчит. Почему? И отчего у него такой виноватый взгляд? В этом взгляде кроме любви и нежности… еще и жалость появилась. К кому? Ясное дело – ко мне. Может, он что-то узнал о моей дальнейшей судьбе? Судьбе, которой не позавидуешь, которую боится не только лодка, но и люди, достигшие определенных лет, проще говоря – старости, о которой они со страхом говорят, что старость – не радость. Да уж… Если командир узнал, что лодка обречена на слом, на забвение, пусть скажет прямо, глаза в глаза. Хотя, нет, не сейчас, позже, после похода…

Да ничего командир не знает! Адмирал ничего такого для меня страшного не говорил… не помню такого! Ведь не говорил же, нет! Конечно, нет! Нет-нет!..

А командир все ближе и ближе. И вот уже между ними происходит коротенький диалог, понятный только им двоим.

– Ну, здравствуй, моя красавица!

– Здравствуй, командир. Почему тебя так долго не было? Я соскучилась.

– Прости… и я по тебе соскучился. Ну ничего, теперь мы опять вместе.

– Я так ждала тебя. Наверное, я выгляжу старухой?

– Нет, нет! Ты прекрасно выглядишь. Немножко обросла ракушкой, да кое-где ржавчина проступила местами. Больно?

– Не очень. Ты же знаешь, я терпеливая. В док бы меня.

– Я бы с радостью, но пока не получается. Прости…

– Да чего уж там, я все понимаю. Потерплю.

– Зато завтра я тебе обещаю океан, прохладу глубин, соленые брызги волн, крепкий порыв ветра.

– Спасибо. Я долго этого ждала. Когда отходим?

– Скоро… Вон уже бункеровщик отшвартовался. Чадит керосинщик, как заядлый курильщик.

– Да, смешной чудак…

«Варшавянка» видит в глазах командира что-то для нее непонятное, отрешенно-тоскливое, и, хотя это непонятное спрятано глубоко внутри, лодку не проведешь, она хорошо знает своего командира и понимает, что его что-то, что-то гложет, он будто сам не свой, какой-то вроде как потерянный или что-то потерявший. Но что? Предстоящий поход? Однозначно – нет, нет и нет! – командир из тех, кого хлебом не корми, а дай выйти в море. Может, с адмиралом вдрызг разругался, у него это хорошо получается. Что и говорить, адмирал – не подарок, любого может по стойке «смирно» поставить, и ну с него ржавчину снимать, да все с наждачкой, с наждачкой норовит – побольнее. Тот еще кашалот! Впрочем, не зря ли она наговаривает на адмирала – разговор между ним и командиром происходил на повышенных тонах, однако был вполне доброжелательным, корректным. На этот раз командующий базой был удивительно терпелив с командиром, что объяснимо – посылает его на чрезвычайно трудное задание, похожее на человеческую сказку: пойди, черт знает куда, принеси – черт знает что. Любят люди себе головоломки составлять. Так что нет – причина угрюмости командира, не адмирал. Остается одно: семья! Это его единственное слабое место, люди еще называют это место – ахиллесовой пятой.

Да, именно семья! «Варшавянка» знает, что у командира есть жена с дочкой. Или как еще люди говорят – супруга… благоверная… сожительница… телка… Нет, телка, вроде, из другой песни. Лодка видела их здесь, на пирсе, сразу после возвращения из «автономки». Увидела, так прямо и ахнула: «Ах, как они похожи на тропических, изумительной красоты бабочек, что иногда садятся на палубу в теплых южных морях!» Дочка – такая прелестная, такая забавная, такая хрупкая, невесомая! Подбежала к командиру и, порывисто обхватив того за шею, все приговаривала и приговаривала своим звонким детским голоском: «Папуля мой, папулечка!» А командир – этот заросший щетиной морской волк – с невидимыми слезами на глазах, все целовал и целовал кукольное личико дочурки. Затем, он осторожненько опустил свое волшебное воздание на бетон пирса, и крохотная яркая бабочка с чисто детской радостью запорхала вокруг стоящих в строю подводников. И они – рыцари подводных глубин – такие грубые в повседневной жизни, тотчас светлели лицами и умиленно, если не сказать – глупо улыбаясь, подбрасывали похожую на куклу девочку вверх, и на мгновение над серо-мрачным пирсом зависало маленькое разноцветное облачко, полное детского счастливого смеха.