Алексей Зубов. - Внеклассное чтение

– Парень, водки нет у тебя? Спаси, Христа ради, помру ведь.

– Ну пойдем, спасу.

Мы зашли в дом. Я налил полстакана водки и поставил его перед мужиком.

– Не могу, – сказал он, трясясь, – взять не могу.

Я взял стакан, обошел мужика сзади и поднес стакан к его рту. У мужика стала бешено трястись голова. Я зажал его голову левым локтем и влил водку между лязгающих челюстей – половина пролилась ему на грудь. Помолчали.

– Давно пьешь-то?

– Третья неделя пошла.

Мужику становилось полегче. Я налил еще, и он выпил уже самостоятельно.

– Давай, хоть, познакомимся. Я – Сергей.

– Игорь Мохов, – сказал мужик. И спросил: – Дачник что ли?

– Нет. Поработать приехал. На недельку.

В дверь кто-то поскребся.

– Это Шарик – блудня – гони его, попрошайку, – сказал Игорь.

Я приоткрыл дверь. Белый пес энергично махал хвостом и вежливо кланялся.

– Ну заходи, «блудня».

Пес зашел, улегся рядом со столом и принялся барабанить хвостом по полу. Я достал тушенку и кинул кусок мяса псу.

– Зачем ему мяса дал – не отвяжется теперь.

– Плевать. Значит, ты – Мохов. И много вас тут Моховых?

– Пол села. А другая половина – Костырины.

– Как же вы женитесь?

– Как – Моховы на Костыриных, а те на Моховых.

– И старое село?

– Лет триста есть.

– А продавщица в магазине – она из чьих?

– Верка-то? Верка – как раз Костырина.

– Красивая, но что-то грустная.

– А что веселиться с двумя детьми без мужика.

– Помер что ли?

– Дачу он строил банкирше. Тут, на берегу. Ну и ушел к ней насовсем. В город перебрался.

Проводив Игоря, я посмотрел на бумажку со стихом, и кинул ее в печь. Жизнь обещала быть интереснее, чем литература.

На следующий день я до обеда таскал доски из сарая на второй этаж, в спальню Олега и Лары, и упахался, как таджик. Особенно изматывало бесконечное подметание и подтирание – с досок сыпалась труха и опилки, а по полам Олега ходят босиком. К обеду – надоело.

Я никогда не смогу жить той правильной жизнью, которую предлагает Олег – вкалывать по десять часов в сутки, а потом нажираться вареной колбасы и весело пердеть, глядя «Камеди Клаб». А в это время на деревьях будут распускаться почки – без моего участия. Неравноценный обмен.

Я вернулся в свой старенький домик, сварил кофе и вышел посидеть с ним на крылечке. Было солнечно и тепло. С крыши лилось, а голубой воздух покачивался от пара. Из-за забора донеслись крики – мужской и женский голоса. Я подошел к забору и через «лакуну» стал наблюдать за происходящим. Мужчина и женщина бегали по огороду и громко спорили:

– Морковь, я тебе говорю, тут морковь, а там редиска!

– Не нужна мне там редиска! Сей, где хочешь свою редиску – там морковь!

Позади возвышался суровый каменный дом, рядом стоял «Ленд ровер».

«Теперь кофе не попьешь – визгу будет до вечера».

Я хотел уже уходить, но тут женский голос стал испуганным:

– Помогите!

«До убийства морковь довела». Я вернулся к забору. Мужчина лежал рядом с забором и хрипел, женщина бледная от страха смотрела на меня.

– Что «помогите» – «скорую» вызывайте.

Она убежала в дом. Во двор зашел вчерашний мой гость – Игорь Мохов вместе с Шариком, конечно. Поздоровавшись, он поглядел на лежащего.

– «Инфарт микарда» у него, рожа вон какая синяя.

Со стороны дома к нам подходили двое узбеков, видимо, работавших внутри особняка.

– Ребята, – обратился я к ним, – вы бы его на одеяле, что ли, отнесли к дороге, куда «скорая» подъедет. А то здесь «ласты откинет», и будет у меня под забором вонять.

Мы с Игорем и Шариком пошли в домик.

– Вот, – сказал Игорь, кладя на стол большой сверток, – тебе – за вчерашнее.

Я развернул – там лежал кусок сала, ароматно прокопченного. Шарик стучал хвостом.

Глядя на сало, я вспомнил своего друга – Денисюка. Если свидимся когда – много придется горилки выпить.

– Хочешь на «глухаря» сходить? – спросил Игорь, – Тут недалеко. На Рябиновый ключ.

– Да хорошо бы, только ружья нет.

– Дробовик-то я дам.

– А может, без ружей сходим – просто поглядим?

– Как без ружья в лес – не ровен час, встретишь кого.

Неделя прошла, и мне позвонил Олег.

– Привет, как ты там? Тебя Стелла потеряла: «Где Сережа, где Сережа». У нее сегодня день рождения – тебе надо быть. Что ты на ней не женишься – торчал бы при ее салоне красоты, раз сам инвалид.

– Я подумаю. Забери-ка меня отсель. И привези «доспехи» какие-нибудь – у меня штаны рвутся. И роз букет.

Олег приехал на «Феррари» с цветами и костюмом. Мы осмотрели спальню.

– Стиль «ля рус».

– Вижу.

– Давай еще в магазин заедем – дело есть маленькое.

Мы зашли в магазин – два джентльмена, нога в ногу, плечо к плечу. Строгие костюмы впечатляли. Покупатели расступились. Я положил розы на прилавок и сказал голубоглазой Вере:

– Вы очень грустная и красивая. Вы обязаны быть счастливой.

Я взял ее холодную руку и поцеловал ей пальцы. Мы развернулись и ушли. В машине я спросил у Олега:

– Я – подонок?

– Почему? Подарил девушке мечту. Ей, наверное, никто в жизни руки не целовал.

Через год, это был опять апрель, я брел по улице – мне погудели. Олег на «Феррари» притормозил и высунулся из окна:

– Привет, куда пропал?

– Привет. Никуда. Что нового. Как дела на даче в Брусянах. Помню ее. Как там Игорь Мохов, как Вера – продавщица.

– Игорь умер – рубил баню, и оторвался тромб. А Верку любовник зарубил топором – она что-то в город решила уехать, – приревновал.

– Слушай, дай-ка мне взаймы.

Он порылся в бардачке, и, протягивая мне деньги, сказал:

– Скоро сдохнешь у помойки.

– Спасибо.

Он уехал, а я шел по апрельской дороге и думал, что хорошо бы съездить в Брусяны и сходить на глухариное токовище. Шарик-то наверняка живой. Да, съезжу – а то, когда еще соберусь.

…

Рождение Богини.

Я очнулся от фантастически-болезненных грёз (они ядовито разрушают меня, они тихо, как старые ведьмы Макбета, превращают меня в амебу) под гордые, призывные удары колокола – Набат! – я тотчас обернулся к жизни. Сосед сверху, с которым у меня чуть деловое и, скорее, даже шапочное знакомство (мы как-то случайно опохмелялись вместе одним прохладным майским утром – помню, было пять утра по-московскому – но он остался в том блаженстве навсегда, а я соскочил), бил старой пудовой гирей в милый, такой до сантиметра изученный и почти лишенный штукатурки, мой потолок – очевидно, была новость.

Я подошел к окну (когда-то кое-кому – но, надеюсь, не мне! – его придется мыть), с треском рвя наклеенные на мыло газеты, открыл ветхие деревянные створки (я не меняю окна – мне жаль сказки: пластиковые окна не дают прогреть в ледяном пятне дыхания пальцем дырочку, и подглядывать за таинственным зимним двором), и свесился через трещиноватый подоконник вниз – там уже виднелся юно-черный, перезимовавший тротуар.