Ольга Неподоба - День божьих коровок

Надо было, конечно, лишить их этой… гм… природной тяги к приключениям путем хирургического вмешательства, но наше семейство, состоящее из прекрасного пола (я тут не в счет), почему-то бурно запротестовало против лишения котиков радостей жизни. Я пытался объяснить, что радости жизни для котиков несколько отличаются от наших представлений, но… смалодушничал и сдался. Спорить с дамами сложно и чаще бесполезно. Это я еще в детстве усвоил, потому что вырос среди женщин. За исключением меня, вся наша семья была «женская» – мама, бабушка и двоюродная сестра, которая по причине невероятной занятости родителей все детство практически жила у нас.

Кстати, своего рыжего мудреца-кота я этих «радостей жизни» и, понятное дело, сопутствующих страданий и рисков, лишил сразу же, поэтому жил он долго… почти дольше всех.

Но через некоторое время пришел и его час. Страшная болезнь сломила его могучий организм, я боролся до последнего, даже когда не было никакой надежды, вообще никакой. Я искал лучших ветеринаров, я бился за каждый день его жизни, за каждый миг, вступив в какой-то безумный спор со смертью, отгоняя костлявую от моего кота хоть еще на день, хоть еще на час, хоть еще… на мгновение.

Но болезнь все равно однажды победила. Я принял решение об эвтаназии, так как мучения кота уже невозможно было остановить и помочь ему было нечем. Мой кот и тут показал себя самым мудрым и любящим существом на свете. Он не позволил мне страдать от мыслей, что вот-вот я понесу его в клинику, посмотрю в последний раз в его уже мутные глаза и отдам ветеринарам… В ту же ночь, когда я решился прибегнуть к крайним мерам и утром отнести его в клинику – он ушел сам. Избавив меня от этой последней, страшной услуги…

Я смотрел на изможденное болезнью неживое тельце и шептал: «Как же так, дружище, как же так… Ты же знал все тайны Вселенной, все до единой звезды по именам, все тайные тропинки галактик, все маршруты комет и все мои сны наизусть… Почему ты ушел и ничего мне не рассказал? Или рассказывал, а я просто не умел тебя слушать… Ты знал каждый миг моей жизни на протяжении стольких лет, ты старался запомнить каждую нашу минуту, проведенную вместе, а сейчас унес все это с собой „на радугу“ и ничего, ничего не оставил мне…»

Следом нас покинул король-такс. Перед смертью он был уже совсем болен и немощен, почти слеп и не имел ни единого зуба. Но у наших животных по-прежнему сохранялась незыблемость иерархической схемы, что меня поражало. Во время кормежки такс по-прежнему доходил до каждой миски, а полупудель смирно ждал, пока немощный патриарх поест. Слепой и беззубый, с облезшей шерстью, он тем не менее оставался королем в глазах последнего из остатков своей свиты. Потом ушел и он. Как и положено королю, с достоинством – спокойно заснул и не проснулся.

В доме теперь обитали только полупудель и кошка тещи. Но кошка тоже постарела, постоянно дремала на диване и в последнее время редко выходила во двор.

Так что полупудель остался практически один. А кошка не в счет, как и положено знающей себе цену любимой хозяйской кошке, она всегда была «сама по себе», в стороне от других четвероногих обитателей дома.

Дня через два после смерти такса я обратил внимание, что полупудель не ест. Тещи дома не было, кормить его пришлось мне. Я пододвинул старику миску, а он только растерянно и беспомощно не сводил с меня глаз… Я не понимал, что я не так делаю. К нам не спеша подошла и старая кошка. Она внимательно наблюдала за полупуделем, время от времени как бы недоуменно поглядывая на меня. Так и казалось, будто она силится сообразить, почему он не ест, и хочет спросить, что же такое случилось с полупуделем.

А он, опустив голову, уныло сидел перед миской, смотрел то на нее, то на меня, но к еде не прикасался. Некогда меньшой в своей команде, он уже изрядно постарел, один глаз подзатянулся бельмом, некогда черная как смоль кудрявая шкура поседела. Полупудель страшно похудел за последние дни, а я совсем не обращал на это никакого внимания.

И тут меня осенило и дошло, почему пес так пронзительно смотрит на меня.

Он… бедняга… не может есть ПЕРВЫМ. Он привык быть последним в стае, но так случилось, что ПОСЛЕДНИЙ остался единственным, следовательно теперь – первым. Но его мозг отказывался это принять.

Я взял миску, поковырял в ней ложкой и… отошел в сторону.

Пес тут же кинулся к миске, начал жадно хватать пищу, заглатывал кусками, ел взахлеб так, как едят только крайне изголодавшиеся живые существа.

Меня едва не прошибло на слезу, в горле застрял ком, которым я чуть не поперхнулся.

Теперь я стал старшим в его стае… Я «поел», и теперь он может позволить себе поесть сам…

И вдруг мне пришло в голову, что этот никогда никем не любимый пес-ошибка – последний и единственный свидетель полутора десятков лет моей жизни!!! Столько времени прошло, свершилось столько событий – целая эпоха, громадный пласт жизни, который навсегда улетел в прошлое.

И вот я вижу эту ЭПОХУ в воплощении одного несчастного пса, жадно поедающего еду из миски.

Всегда последнего.

Он смиренно и достойно воспринимал СВОЕ МЕСТО в этой жизни и ценил его, каким бы оно ни было. И держался за него – до последнего! Возможно, и не надеясь на то, что когда-нибудь заметят, что он вовсе не хуже других, когда-нибудь полюбят, приласкают от души и вдоволь наговорят добрых слов.

Я смотрел на него и думал – а что еще осталось от целой эпохи? Кроме старого седого пса?

И был ли я сколько-нибудь счастливее его, было ли у меня самого – СВОЕ МЕСТО в жизни на самом деле? Или мне это только казалось.

Планета рушилась на глазах.

Хотя я всячески убеждал себя, что ничего не происходит. Все хорошо, я просто себя накручиваю. Куда она денется? ОНА ЖЕ ПЛАНЕТА!

Но тем не менее постепенно и неумолимо Планета погибала – сотрясались и лопались материки, наступали океаны. Ее обломки разлетались в космос, а я продолжал убеждать себя, что ничего особенного не происходит.

Отношения с женой были холоднее льда, дети подросли и как-то отстранились, уже жили своей собственной жизнью. Наша любимая теща нашла какого-то бравого военного пенсионера в пригороде и собиралась переехать к нему на житие. Но все-таки что-то живое оставалось на нашей Планете, не позволявшее ей разлететься окончательно.

Еще я четко осознал одну простую мысль, которая периодически пыталась пробиться сквозь стену моей железобетонной самоуверенности, но я гнал и гнал ее прочь. Она так вошла в мою душу, что более отворачиваться от нее было невозможно. Этот пес, которого никто не любил, он остался последним не только в стае домашнего зверья, которое так или иначе завелось в нашем доме за все эти годы, он… остался последним, кто был со мной теперь, и последним – кто во мне нуждался. Нуждался хотя бы для того, чтоб поковырять в миске с кашей и просто чтоб не сдохнуть от тоски и одиночества.