Давид Сеглевич - Смена веков. Издание второе, переработанное и дополненное

«Да, – подумал Лавуазье, – из всех зрелищ только одно не приедается черни: публичная казнь».

Он стоял в повозке без своего обычного парика, со связанными за спиной руками. От этого голова осужденного была приподнята, что придавало ему гордый вид.

Отмененная якобинцами католическая религия учила, что надобно прощать своим палачам и мучителям. Однако Лавуазье и при старом-то режиме не был ревностным католиком. И не собирался прощать. Ни жалкому выскочке Марату, возомнившему себя великим ученым, ни тем, кто пришел потом. Лавуазье даже радовался, когда узнал о гибели своего ненавистника. Не потому, что жаждал его смерти. Ему просто казалось, что теперь наступит конец преследованиям, обвинениям, доносам. И жизнь – его самого и его семьи – перестанет висеть на волоске, как это было последние пару лет. А радоваться было рано. Когда делами академии наук в Конвенте стал заведовать Фуркруа, академикам пришлось несладко. К ним теперь относились с нескрываемым подозрением как к пособникам контрреволюции. Пожалуй, выиграли от перемены только политиканы от науки, что всегда умели приспосабливаться к обстоятельствам, а из всех видов доказательств предпочитали политическую риторику.

А член революционного трибунала негодяй Коффиналь, приговоривший его к смерти со словами «Республике не нужны ученые»? А покровитель Коффиналя Робеспьер, бросивший вслед за Коффиналем: «Революция нуждается не в химиках, а в патриотах»?

Лавуазье не мог знать, что и Коффиналь, и Робеспьер очень скоро прибудут на это самое место на площади Революции в таких же повозках, в какой сейчас доставили его.

…Гвардейцы вывели его из повозки и уложили на помост. Рухнул нож гильотины. Голова Лавуазье упала в корзину…

– Всего мгновение потребовалось им, чтобы срубить эту голову, но и за сто лет Франция не сможет произвести другой такой, – заметил Лагранж.

«А ведь этот Лавуазье был только игрушкой в наших руках», – подумал его собеседник, но вслух ничего не сказал.

* * *

– Вы слышали об опытах Тесла, барон?

– Никола Тесла? Ну, кто же о нем не слышал!

– И вам не кажется, что нашему древнему сообществу опять пришла пора действовать, и действовать решительно?

– Напротив, мне казалось, что всё идет как нельзя лучше. Насколько я понимаю, наши отцы-основатели завещали нам хранить и оберегать закон сохранения вещества. Мы добавили закон сохранения энергии. И сделали это весьма своевременно и успешно. Мы сразу поняли, что сотворение энергии из ничего не менее губительно для нашей власти, чем сотворение материи. Пожалуй, даже более губительно. В наше время власть над энергией – это власть над миром. И поглядите: ни одна академия наук сейчас не рассматривает проекты, отрицающие закон сохранения энергии. И это – главная наша заслуга.

– Да, прямые попытки создать вечный двигатель теперь вызывают только смех. Но могут быть и косвенные попытки.

– Что вы имеете в виду?

– Тесла вроде бы заметил, что творит энергию из мирового эфира. Он не говорит о получении энергии из ничего. И тем не менее…

– И тем не менее, это оно и есть, сотворение энергии из ничего, из пустоты, которую мы теперь называем эфиром.

– Вот именно. И у нас уже готов план действий. Необходимо построить новую физическую теорию, которая, во-первых, не будет включать понятие эфира, а во-вторых – свяжет воедино вещество и энергию. Таким образом получится, что охраняемые нами законы относятся не к отдельным сущностям, а напротив того – представляют проявления единого начала.

– Одной идеи мало. У нас говорят: «нужна идея и парень к ней».

– Живет такой парень! – и звонко засмеялся, довольный своей остротой. – О нем и речь. Я хотел бы, чтобы вы с ним познакомились. Его жена работает в имении вашего отца. Парень очень талантлив. Служит в патентном бюро. Сильно увлечен физикой. Он в курсе всех новых теорий. Остается только повернуть работу его мысли в должном направлении, как мы это всегда делаем.

– И как же зовут молодого человека?

– Альберт Эйнштейн…

Я не задавался целью подробно рассказать о капитане Куке. И уж тем более не собирался писать его психологический портрет (для такого портрета просто нет данных). Образ прославленного капитана – лишь повод поговорить об истории…

(Фотографии принадлежат автору, репродукции взяты из открытых источников).

Ну что, друзья мои-приятели? Вот сижу я здесь с вами за элем… С виду – человек как человек. Вроде вас, только постарше малость. А может, я уже и не человек совсем? Теперь я часто бываю вроде пророка. Всё мне ведомо. Все языки, все народы. Все вижу, все знаю на сотни лет вперед… Вижу: стоит сейчас на другом материке, за океаном, палатка моего капитана. Одна палатка, и только лес кругом да вода озерная. А ведь с той палатки большой город начнется…

Да, скоро уж и новый век наступает. Девятнадцатый. Каким будет, что в нем случится? Ой, много всего! Ни представить того не можем, ни помыслить о том. А наш век – уж и по боку? Варварство, мол, междоусобицы… Нет, шалишь! Не забудут ни нас самих, ни век наш… И напишут: «О нет, ты не будешь забыто, столетье безумно и мудро». Это ж мы всю землю прошли, всюду проникли. После нас и белых пятен на карте не осталось…

Так говорите, про капитана моего рассказать? Для вас он уже вроде легенды, капитан Джеймс Кук… Сказка, дела давние… А я с ним за два десятка лет столько морей прошел, с капитаном моим, – вам и не снилось. И в первом его плавании был, и в последнем. Привечал он меня. Как набирает команду – так уж мне и дает знать. Пойдешь, мол? Так ведь с таким капитаном куда угодно пойдешь.

Когда ты на берегу, так торчишь средь потока, как тростинка прибрежная. Кажется, что и движение есть, и вода вокруг бурлит – ан нет: то время тебя обтекает. А сам ты все на том же месте. Зато когда в плавании, в походе, – тут уж от жизни не отстаешь. Она не вокруг тебя, а вместе с тобой движется…

Попал я к нему на «Пемброк» в пятьдесят девятом, после Луисбурга. Как Луисбург брали, я вам как-нибудь после расскажу. А уж как через океан к нему шли – и вспоминать не хочется. Пока до Америки добрались, многих товарищей за борт спустили. Каждый день умирал кто-нибудь. Когда подошли к Новой Шотландии, всех качало. Да не волнами океанскими, – болезнью. Во рту все время кровь, десны вздулись, зубы гнилые на палубу выплевываем. Полэкипажа – в лежку. Я-то еще держался, по две вахты выстаивал… Потом уж узнал, что и на корабле Кука такое же было. Сам он мне говорил, что двадцать девять человек потеряли они в походе. Но то была ему наука. Ведь чем он от других капитанов отличался? – А тем, что из всего для себя науку извлекал. Учился до самого конца своего. И во все свои походы запасал он лимонный сок, капусту, яблоки моченые. Нас так и прозвали: лимонники. Силком эту кислятину пить заставляли. Зато и люди его болеть перестали. Откуда он прознал про средства эти – бог весть. А там и другие капитаны, на него глядючи, тоже народ беречь стали. Это тебе не каботажное плаванье. Месяцами берега не видишь. Что взял на борт – то и жрешь день за днем.