Давид Сеглевич - Смена веков. Издание второе, переработанное и дополненное

Какое чудо помогло ребятам в ту ночь на скалы влезть – одному богу известно. Сто раз их могли увидать да и смести шрапнелью. Французский дозор эти скалы обходил еженощно. И надо же: как раз в тот вечер у командира дозора лошадь уперли! Кто стащил, какие конокрады? Не похоже, чтобы англичане заранее кого-то подослать смогли. Или был-таки свой человек во вражьем стане?

Поутру, как солнце поднялось, увидали французы наши полки в полном боевом порядке. Наших-то маловато было: три тысячи против десятка тысяч французов. А поле – от берега и до леса – без малого в милю шириной. Вот и поставил генерал Вулф два ряда вместо трех.

Мы стоим против берега. Все на палубе. Ждем, что ж будет. Тихо, только река плещет… И вот – пальба. Ничего не видим, что там наверху делается, только слышно: хлоп… хлоп… Как сучья в костре. А потом завидели мы дым. Мне даже показалось будто гарью потянуло. Горит что-то, а что – не поймешь. Оказалось, наши на левом фланге перестрелку затеяли, столкнулись с отрядом французских ополченцев. Там как раз мельница стояла и несколько домишек. Как стали англичне ополченцев теснить, те и подожгли и дома, и мельницу. Чтобы англичанам, значит, не отдавать. А нашим дым только на руку. Прикрыло ребят занавеской этой, не видно их совсем, и сколько там народу – не разобрать.

А пальба меж тем – все громче и чаще. Только слышим: вразнобой палят. У ополченцев французских – винтовки. Это тебе не мушкет. Ствол нарезной, пуля летит вдвое дальше. А что толку, когда порядка в стрельбе нет? Англичане залегли себе и ждут. Генерал Вулф приказал заложить в мушкеты по два заряда и не стрелять, пока неприятель вплотную не подойдет. Признавались потом ребята: нелегко, ох нелегко им было держаться! Французы все ближе и ближе, а впереди – сам Монкальм на вороном коне скачет, шпажонкой воздух метелит. Вот сейчас пойдут в штыковую атаку, сметут всех к чертовой матери. И тут: «Огонь!». Встали наши солдаты да и дали залп. Почитай, четверть наступающих тут же грохнулась оземь. Остальные остановились, как в стену врезались. А наши сделали шаг-другой вперед – и снова дали залп. В упор, так что их самих кровью забрызгало…

Что тут началось! Стоны, крики. Раненые, умирающие на земле корчатся, кровь кругом. Бегут французы, бегут в панике. Только Монкальм на своем вороном еще вперед рвется. И тут сзади, с пригорка, наша пушка ударила. Шрапнелью. Генерал на лошади назад качнулся, потом коня поворотил – и вдруг сразу весь обмяк, к крупу привалился… И понес его конь назад, в город Квебек. Там он на другой день и помер.

Англичане тоже бегут, неприятеля преследуют. А того и не знают, что их командующего уж и на свете нет. Бывает так с командирами: то стоит он, как заговоренный, посередь шквального огня – и пули его будто облетают, а то вдруг словно приманивает смерть свою. Плохой был тот день для Вулфа. Еще утром, до наступления, зацепило ему руку. Перевязал наскоро, наблюдает за боем. И как раз перед нашим залпом, может минуты за две до того, – сразу две пули: одна в живот, другая в грудь. Упал командующий, кровью обливается. Адьютант кричит ему: «Сэр, они бегут!» – «Кто?» – «Неприятель бежит!» – «Ну, слава богу. Можно и умереть спокойно». И тут же богу душу отдал.

Вот так оно было на Авраамовом плато. И перешла к нам Канада с ее лесами необъятными, с озерами да реками без счету. Не одолей мы тогда, под Квебеком, так у Британии сейчас бы и вовсе владений в Америке не осталось. Новая Англия-то, вишь, откололась. А Канада – она британская. Знаю: надолго, на века…

Бенджамен Уэст. Смерть генерала Вулфа. 1770

А в последнем нашем плавании не нравился мне Кук, ох не нравился! Поверите ли: когда он погиб, я не то чтобы радость, но какое-то даже облегчение испытал. Взялся он искать этот чертов Северо-Западный проход. Другой бы порыскал-порыскал, да и вернулся бы в Англию. Не пройти, мол, к Индии через эти льды. А наш одержимый был. Мы скоро поняли, что не успокоится, покуда и себя и всю команду не погубит. Да вот уберег нас господь. А его – нет.

И крепко страдал наш капитан разлитием желчи. Это и без подзорной трубы видно было. Кожа на лице желтая, под глазами мешки, а сами глаза постоянно злые, искры мечут и вроде бы даже размером меньше стали. Упрям стал, слушать никого не хочет. Но, видать, и сам понял, что до зимы нам никак не управиться, пора к теплу возвращаться. Когда повернули на юг и пошли обратно, к Сэндвичевым островам, мы было обрадовались. Сойдем, дескать, на берег. Всей команде – отдых, климат там – наиприятнейший, девки – загляденье: и поют, и танцуют, и сами к мужикам ластятся. Так ведь нет! Не так все получилось. На берег не высаживаемся, идем в лавировку вдоль берега. И первым делом Кук настрого запретил туземных девок касаться. «Ах вы, – говорит, – наглые сифилитики! Небось у каждого второго – дурная болезнь, а туда же… Девок им подавай!» «Скоро, – говорит, – вашими трудами, ни одного туземца на островах не останется по всему Тихому океану!» А то не берет в расчет, что ребята уже третий год в плавании. Мало того, что всякой дрянью пичкает, вместо грога нашего любимого какую-то бурую настойку сует, – так еще и баб не трогай!

А уж чтобы подстрелить туземца – и думать не смей. Матросы его величества большого греха в том не видели. То ж не христианскую душу погубить. Бывало, постреливали беспричинно, для забавы. Но у Кука такого и в заводе не было…

Ну, короткие вылазки на остров иногда делаем. Принимают нас хорошо, радушно. Меняем там топоры, гвозди и прочие железки на местные товары: съестные припасы, копру, древесину. Да и по женской части… Запрет – запретом, а природа свое берет.

Подходим наконец к широкому заливу. Утесы… Длинные две гряды. Желтые, как охра. В море вдаются по обе стороны залива. Хижины на берегу. Потом уж рассказали нам, что в этих голых скалах туземцы вождей своих хоронят. Одни только кости прячут в расщелинах, прости господи. Плоть снимают…

Спускаем шлюпки. И… сроду такого не видывал. Встречают нас. Да не просто встречают, а с каким еще почетом! Десятки, сотни каноэ на воде. Сопровождают шлюпки к берегу, а там уж толпы. И кричат, ликуют. Мы одно только слово и разбираем: «Лоно! Лоно!» Выходит вперед один крупный такой, разодетый, на голове – пышный убор из птичих перьев. И тоже: «Лоно… Лоно…» И на капитана нашего показывает. Кук выходит вперед, поклонился слегка. Понял, что перед нами Великий Жрец. И без всякого страха, без опаски пошел за ним. Мы следом потянулись. Идем по живому коридору, островитян разглядываем. Народ в украшениях, венках. На женщинах – юбки из пальмовых листьев, а выше – ничего. Благодать!