Давид Сеглевич - Смена веков. Издание второе, переработанное и дополненное

Павсаний повертел сандалию в руках и торжественно произнес:

– Боги призвали к себе нашего друга Эмпедокла. Пойдемте же и воздвигнем ему святилище!

Началась гроза. Путники повернули вниз, в долину…

* * *

Граф Штаремберг был заметно взволнован.

– Мы проморгали Баварию, проморгали Пруссию! Более двух тысяч лет наше сообщество успешно выполняло миссию, возложенную на нас предками. Сколько ни бились все эти алхимики, они так и не научились творить субстанцию. А почему? – Да потому, что искали совсем не в том направлении! И согласитесь, барон: в том была немалая заслуга наших людей. Это ведь именно они подбросили книжникам идею философского камня. Идею, основанную не на сотворении, а на превращении веществ. А что мы видим теперь? В Шпайере появляется этот врач Бехер с его опытами, с его «огненной материей». Мы-то с вами знаем, что никакой огненной материи не существует, что субстанция в его опытах просто творилась из ничего. А теперь на горизонте возникает этот самый Георг Шталь с его теорией флогистона. Тут уж не просто опыты. Тут целая теория. И заметьте: очень опасная теория.

– Вы зря так волнуетесь, граф. Подобное уже происходило раньше. И каждый раз неугодные нам теории не намного переживали своих творцов. Мы найдем человека, который основательно и неоспоримо опровергнет теорию флогистона, противопоставив ей какую-нибудь другую, более подходящую для нас. Конечно, потребуется время…

– И все-таки нам надо быть более предусмотрительными. Опасные повороты событий надо предупреждать. Это проще, чем ликвидировать их последствия. Вот об этом, кстати, я и хотел поговорить. Вам не кажется, что в мире появляется новый объект, требующий нашего пристального внимания?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду Россию, барон. Покойный царь Петр создал там академию наук. В ней работают ученые из германских княжеств. И весьма успешно работают. Если мы не примем своевременных мер, то новые опасные эксперименты и теории вскоре появятся именно там. Я в этом почти уверен.

Барон улыбнулся.

– Вы нас недооцениваете, граф. Мы уже принимаем превентивные меры. Российской академией наук занимается наш человек.

– И кто же это?

– Барон Иоганн Альбрехт фон Корф. Вся российская академия в его ведении.

– А что конкретно он предпринял для предотвращения нелепых идей?

Барон смутился.

– В сущности, пока ничего. Явных поводов еще не было.

– Вот об этом я и говорю. А действовать уже пора. Пускай-ка этот Корф выберет одного-двух студиозусов, из самых талантливых. Да не германцев, а из тамошних исконных жителей. В России завидуют и не доверяют чужеземцам, хотя охотно пользуются их услугами. Так что желательно даже, чтобы кандидатуры были не знатных родов. Тогда авторитет их будет непререкаем. И в ученой среде, и у разного рода прожектеров.

– И что дальше?

– А дальше пусть пошлют их к нам на учебу. А мы уж найдем, как повернуть их обучение в нужном нам направлении. И вот тогда мы сможем быть спокойными за российскую науку.

* * *

…Михайло Васильевич задумался немного. Бог его знает, этого Бойля. Может, и впрямь было что-то в его опытах. Нечто незамеченное. Такое, что могло бы их и объяснить, и представить в ином свете. Авторитет все-таки. Оксфордский профессор…

Но Ломоносов быстро стряхнул наваждение, снова взялся за свое любимое, порядком сточенное перо с короткой разлахмаченной бородкой, обмакнул его в малахитовый чернильный прибор и быстро застрочил по бумаге: «Деланы опыты в заплавленных накрепко стеклянных сосудах, чтобы исследовать, прибывает ли вес от чистого жару; оными опытами нашлось, что славного Роберта Бойля мнение ложно, ибо без пропущения внешнего воздуха вес сожженного металла остается в одной мере…»

Потом подумал еще с минуту и написал заключительный – обобщающий – абзац:

«Все встречающиеся в природе изменения происходят так, что если к чему-либо нечто прибавилось, то это отнимется у чего-то другого. Так, сколько материи прибавляется к какому-либо телу, столько же теряется у другого»…

* * *

– А ты уверен, что такое общество существует, гражданин Альбер? Еще один заговор аристократов?

– Да я это наверняка знаю, гражданин Фуркруа. Они много лет собирались у герцога де Марни, замышляя козни против народа. И Лавуазье – один из главных заговорщиков. Теперь де Марни казнили, а этот Лавуазье ходит себе на свободе. Мало того, он заседает теперь у вас в академии наук. Он состоит казначеем одной из комиссий, и республика вверила ему крупные суммы. Могу представить, на что Лавуазье расходует эти деньги.

– Но ты говоришь, что они собирались на свои тайные встречи еще при старом режиме. Как же они уже тогда могли злоумышлять против республики?

– Ну, я не говорю, что они злоумышляли именно против республики, но против народа – это точно. Люди там были все богатые и знатные.

– Надо немедленно сообщить об этом Марату.

– Что, самому Другу народа?

– Если наша задача состоит в том, чтобы уничтожить Лавуазье, то Марат – самый подходящий для нас человек. Революционный трибунал всегда прекрасно понимает, чего хочет Жан-Поль Марат. А хочет он обычно одного и того же. И уж в нашем случае наверняка будет настаивать на крайних мерах.

– Вы уверены?

– Во-первых, что это за «вы» между равноправными гражданами республики? А во-вторых, Марат и сам не чужд наукам. Он ведь доктор медицины и даже публиковал кое-какие труды по тем же вопросам, что и Лавуазье. Марат долго жил в Англии. Он – приверженец традиционных теорий, процветавших в годы его молодости.

– Вы… Ты хочешь сказать, что Марат захочет уничтожить Лавуазье из-за научных разногласий?

– Я этого не говорил. Но всякий, кто соприкасался с науками о природе, должен будет согласиться, что именно Лавуазье ниспроверг старые представления, столь любимые англичанами. Ну, кто будет теперь всерьез говорить, например, о флогистоне? Впрочем, научные заслуги не оправдывают контрреволюционной сущности этого Лавуазье…

…Они приблизились к зданию Медицинской школы, где жил Марат. Еще издали услыхали сильный шум. К дому было не подойти: вокруг бушевала огромная толпа. Вначале ничего невозможно было понять. Потом по возгласам, репликам, обрывкам фраз нарисовалась картина происшествия: Марат убит.

Альбер выглядел совершенно растерянным.

«Ничего, – подумал Фуркруа, – справимся и без Марата». А вслух произнес:

– Какая потеря для революции!

* * *

Повозка подкатила к площади Революции около трех часов дня. Лето только начиналось, но уже давала себя знать душная парижская жара. Народу, как всегда, собралось много. За последние полтора года парижская публика еще не насытилась ежедневными картинами проливаемой крови.