Виталий Смирнов - Житие святого Глеба

– Знамо дело, этой земле цены не будет! – поощрительно чесали они затылок.

– Вот я вам расскажу, – робко начинал поучать отец мужиков, – например, в Америке…

И рассказывал историю какой-нибудь американской общины, которая на безлюднейших местах сумела развести цветущие довольством поселения, и только благодаря знаниям и определенности цели.

– Цель… Вот главное.

– Само собой! Это уж первым делом! – поддерживали мужики.

– Словом, какие бы утопические идеи ни развивал Михайло Михайлыч, все они, без исключения и без малейшего возражения, мужиками поддерживались:

– Само собой! Чего лучше! Первое дело! Первым долгом!

Петр Михайлович из-за огорчения за своего отца, а я из сочувствия к нему все чаще стукались рюмками. Александра Васильевна не забывала про нас, подтаскивая то водочку, то закуску.

– Ну а кончилось, – завершил свои воспоминания Петр Михайлович, повесив голову на грудь, – тем, что и следовало ожидать. Запил мой отец по-черному и исчез в безвестности…

А у меня еще долго не выходил из головы Иван в разодранной шапке с красным околошем… Надо обязательно рассказать об этом Глебу, наказывал я своему затуманенному сознанию. Но рассказать в этот раз не успел, очнувшись поздним вечером на чудовской станции.

Потом, встретившись с Глебом в Питере, я при случае поведал ему историю, рассказанную «соседом». Он почему-то не удивился, с грустью посмотрел на меня и проронил только одну фразу:

– Велики чудеса твои, Господи!

…А сад в Сябринцах зацвел, когда Глеб Иванович уже был тяжело болен.

Любовь всегда приходит неожиданно. Как и уходит тоже.

К Глебу, насколько мне известно (сам он не любил об этом рассказывать), она пришла, когда ему не было еще и двадцати лет. И зацепила весьма сильно.

Тогда он начал печататься в московских журналах. И каждое такое событие считалось необходимым отметить в знаменитом на многие времена «Яру». Трактир славился цыганским хором. Шумные песни цыган Глеб не любил. Но в этот день он обратил внимание на стройную, несмотря на широкое цветастое платье, которое не смогло скрыть ее фигуру, с огромными черными глазами девушку, которая запела некрасовскую тройку: «Что ты жадно глядишь на дорогу, – голосисто, но с нескрываемой грустью выводила она:

Глеб отодвинул пивную кружку и повернулся в сторону невысокой сцены, откуда лилась песня. Знать, действительно, забило сердечко тревогу… «На тебя заглядеться не диво», – с какой-то неподдельной, влекущей к себе кокетливостью пела цыганка, повернувшись в сторону симпатичного молодого человека, очарованного ее голосом, –

Цыганка была будто живой иллюстрацией той, о которой она пела:

Старики на подарки не раскошелились, но в сердце юноши страсть закипела. Едва дождавшись окончания песни, Глеб кинулся к сцене, выискивая в кармане гроши. Перед самой сценой споткнулся о вылезшую из половой доски шляпку гвоздя, но удержался, робко вложил в руку цыганки нащупанные деньги и спросил, как зовут.

– Стеша, – чуть слышно прошептала смущенная солистка.

Глеб вернулся на место, глотнул пива, а Стеша в знак благодарности завела новую песню на полюбившиеся, видимо, ей некрасовские слова:

Весна и впрямь оказалась золотой: столько самых смешанных чувств Глеб еще никогда не испытывал. Собутыльники, подшучивая над замолкнувшим Глебом, рассосались, а он решил дождаться, когда Стеша освободится. Подруги долго не отпускали ее, но ему все-таки удалось увести цыганку в парк. О чем они говорили, знают только деревья Петровского парка. Но ежедневные посещения «Яра» и прогулки под луной привели к стремительному развитию событий. Молодой писатель, увлеченный Стешей и собственной персоной, сумел убедить цыганку в лучезарном будущем, а та – своих родителей. Правда, они потребовали, чтобы обручение прошло по цыганским обычаям: в доме невесты, в присутствии многочисленной родни.

Денег, конечно, у Глеба не было – ни на золотые обручальные кольца, ни на приличный костюм, ни на шляпу, которая жениху казалась необходимым атрибутом свадебного действия. Добрые кредиторы не поскупились на финансовую поддержку влюбленного, который неудержимо рвался в объятия Гименея.

Однако в самый последний момент жених оплошал. В толпе родных и знакомых, явившихся на помолвку в дом родителей Стеши, пробираясь к невесте, он потерял шляпу и вынужден был ретироваться, даже не показавшись на глаза возлюбленной.

Жених бежал быстрее лани, поймал извозчика и был таков.

А вскоре возникла необходимость поехать в Чернигов к родным для оформления кое-каких документов. Оттуда Глеб уже не вернулся в Москву, а перебрался в Петербург.

«Дело в шляпе» – шутили потом друзья Успенского, узнавшие о его неудавшемся сватовстве. А вот вспоминал ли он Стешу, об этом история умалчивает.

Да и волоокая солистка из цыганского хора горевала, видать, недолго: вскоре она стала купчихой.

Роман же с Александрой Васильевной, ставшей верной хранительницей очага Успенских, оказался гораздо продолжительнее и серьезнее. Глеб познакомился с нею летом 1868 года в Стрельне, где поселился на даче рядом с фабрикантом Василием Бараевым, отцом Александры Васильевны. Здесь же нашли пристанище Николай Курочкин, Николай Демерт и Иван Кущевский. Курочкин уже сотрудничал в «Отечественных записках», остальных через некоторое время Некрасов приютил тоже.

Компашка образовалась развеселая. Она не давала покоя даже соседним дачникам, которые удивлялись, когда же эти гулеваны работают. Они представлялись литераторами и с верою в собственный талант прожигали жизнь, не задумываясь о последствиях своего вольного существования. Дневал и ночевал у них и Николай Успенский.