Пётр Таращенко - Танцы Близнецов

– Господи, какая нужда доводить себя до такого состояния, – с сочувствием, в котором прослушивалась изрядная доля презрения, сказала Мадам и на всякий случай взяла левей.

В ярком пятне натриевой лампы стоял человек с поднятой рукой. Он был бос. Его обувь располагалась рядом на дорожном парапете. Брюки незнакомца странно топорщились. По лицу бродила задумчивая улыбка.

– Стой! – закричал Валдомиро. – Назад! Сдайте назад!

– Вы меня сегодня заикой сделаете, – проворчала Мадам. – Ну и семейка у вас… не приведи господь. Вы папаше передайте, спинку-то он того, доконал.

– Салют, – как ни в чем не бывало сказал Карагодин, усаживаясь рядом с Валдомиро.

– Дима, что с тобой случилось?! Ты же весь мокрый!

Мадам бросила быстрый взгляд в салонное зеркальце.

– Слушайте, грипп вам обеспечен. Сейчас такой грипп гуляет – «минутка». Не успеешь «мама» сказать.

– Понятное дело, – согласился Карагодин.

– Где ж ты так промок?! – не мог успокоиться Валдомиро.

– Чепуха, ничего страшного… Вечерняя роса. По лугу гулял, вот и промок малость. Скоро обсохну. Сигаретки не найдется?

Какой луг? Какая роса? Э, нет, тут что-то не так! Димон недоговаривает, хитрит! А вдруг… И воображение Валдомиро рисовало речной фарватер, корабль с косыми трубами, сигнальные огни на радиомачте; откидывается крышка люка, в невысокой бортовой тени мимо задремавшего часового… – стоп! какой такой часовой? откуда он взялся?! – мимо вахтенного! между самых его ног пробирается ловкий Карагодин и прячется в шлюпке. Гудит машина, бьют склянки. Темная фигура спускается по канату за борт. Мгновение – и человек в воде. Он отталкивается пятками от корабельного борта и бесшумно плывет к огням городской набережной, унося с собой тайну – вот только какую тайну? – и пару элегантных туфель в сильной руке.

«И все-таки – молодчина!.. – думал Валдомиро, наблюдая, как независимо и ловко Карагодин выпускает дымную струю в щель приопущенного стекла. – Не простыл бы он, в самом деле… Надо же, по канату… Отчаянная голова!»

Ни по каким канатам Карагодин, естественно, не спускался. Борт чудо-лайнера он покинул хотя и с позором, однако ж по трапу. У корабельного стюарда, прихватившего Карагодина, когда тот ковырял ключом в замке Раисиной каюты, достало-таки милосердия. Нимало не смущенный происшествием, Карагодин погулял вдоль высокого борта, поаукал для очистки совести, растянулся на решетчатой скамейке с твердым намерением ждать до победного конца, и его тут же сморило. Сон Карагодина, после сумбурной ночи глубокий и крепкий и обещавший длиться до утра, был нарушен самым варварским образом: беднягу с ног до головы окатила водой поливальная машина, освежавшая зеленую изгородь.

Вот почему Димон был мокр и настроен скептически. К тому же новые туфли натерли ему ноги.

– А я тебя сейчас удивлю, – сказал Валдомиро, не подозревавший о растертых пятках друга.

– Понятное дело, – согласился тот.

– Сегодня Гамлет с Полонием приехали.

Мадам хмыкнула и проскочила на красный.

– Встретим, не в первый раз, – Карагодин пошевелил большими пальцами на ногах и поморщился.

– На этот счет у меня имеются кой-какие соображения, – объявил Валдомиро голосом расторопного мажордома.

– Похвальная предупредительность. Гранд-регата с тройной сливной на десерт? Что-нибудь в этом духе?

– Ага, – не очень твердо ответил Валдомиро. – Можно водные лыжи организовать…

– Хорошее дело затеял, великое дело. Однако предупреждаю, с ушицей поосторожней, не пересоли, а то прошлый раз – того…

«Боже мой, господи, ну чего он злится! – не понимал Валдомиро. – У каждого бывают свои обстоятельства… Не мог же я находиться в трех местах сразу!..»

– Остановите, пожалуйста, – обратился Карагодин к Мадам, – я приехал.

Мадам с готовностью нажала на тормоз.

– Не мучай себя, мой милый, уже поздно. Утро вечера мудренее. До завтра. Встретимся на загородной вилле Листопада, нам друг друга не миновать.

Карагодин потрепал худенькое плечо Валдомиро, вылез из машины и пошел в глубь квартала, осторожно ступая растертыми в кровь босыми ногами и негромко чертыхаясь.

– Мой старинный друг, прекрасный человек, – счел нужным объяснить Валдомиро, – видите – совсем мокрый. А личность, между нами говоря, – легендарная!

– Понятное дело, – согласно кивнула Мадам и рванула под уздцы.

Около полуночи разлапистый клен, осенявший двор старого трехэтажного дома в самом конце Южного бульвара, глухо застонал под порывом сухого ветра, и бездомный сизарь, примостившийся у одного из окон верхнего этажа, завозился, поскреб лапами гулкую жесть и приподнял кожистое веко. Некоторое время он наблюдал настороженным желтым глазом колыхание огня за двойным стеклом и быстрые движения другой птицы, утопающей в роскошном оперении и очень крупной, однако мало-помалу успокоился, нахохлился и снова погрузился в таинственный и чуткий голубиный сон.

Валдомиро же было не до сна. Запахнувшись в махровый халат (алые полосы по ультрамарину), он склонился над столом и писал на листе почтовой бумаги с виньеткой в левом уголке. По толстой свече на картонный кругляш стекали прозрачные парафиновые слезы, свеча красиво оплывала, пламя ее черного фитиля удлинялось, и по стене гуляла тень Рыцаря Печального Образа. Сам же рыцарь с дурацким тазиком на чугунной головке и с раскрытым фолиантом в худущей руке, отлитый каслинским умельцем, стоял рядом со свечой и, глядя поверх фолианта скептическим взглядом, следил за полетом Валдомирова пера.

Перо летело стремительно и неудержимо.

«…Последнее время в душе творится что-то совершенно невообразимое. Милая моя девочка, каждую минуту мне тебя ужасно не хватает, мир без тебя пуст и сер, мужчины скучны, а женщины просто неприятны. Представь себе: даже работа, мое надежное лекарство и утешение, не может хотя бы на миг отвлечь от мыслей о тебе, от непреодолимого желания быть рядом с тобой всегда… вечно», – строчила вдохновенная рука Валдомиро, и он живо представлял, как его Юлия вскроет конверт, и как дрогнет почтовый листок, когда она дойдет до этих проникновенных строк, и как благодарная, мечтательная улыбка тронет ее губы, такие бледные, такие желанные!..

«Боже мой, господи… как упоительно мое чувство! – думал Валдомиро. Невольная слеза умиления наплывала из-под века и срывалась прямо на строки. – Пусть!.. – мысленно восклицал он, наблюдая, как фиолетовые буковки теряют четкость и расплываются в крошечном соленом озерке, и слезу не промокал. – Пусть! Пусть видит!.. Зачем мне стесняться своей любви?»

«Кстати, – начинал он новый абзац, и очередная слеза, уже дрожащая на кончике ресницы, исчезала вдруг и без следа – испарялась, – у меня кой-какие новости: перешел работать в Худфонд. Это целая история, не хотел забивать тебе голову разной ерундой, поэтому и не писал. Они за мной бог знает сколько времени гонялись, золотые горы сулили, однако настоящей, масштабной работы предложить не могли. Ты сама прекрасно знаешь – золотыми горами меня не удивишь, а разменивать свое искусство – не помню, говорил ли тебе, что я художник по дереву? возможно, не говорил, не хотел забивать пустяками твою хорошенькую головку, – так вот, размениваться на мелочи в святом для меня деле – не в моих правилах. Представь себе: заручившись моим согласием на участие в работе, они выбили очень приличный заказ от… – Валдомиро на мгновенье задумался, быстро написал: – от Министерства внешней торговли, – слегка покраснел и, прикусив кончик языка, принялся вымарывать конец фразы. Устранив оплошность, он продолжал: – Сегодня директор фонда (кстати, Народный художник РСФСР) передал мне для выполнения заказа набор резцов, – тут Валдомиро снова покраснел, однако вычеркивать ничего не стал, – свой собственный инструмент. Трофейный. Он привез его из Германии. Бесспорно, директор большой мастер и человек с тончайшим художественным вкусом. Однако принять заказ такого масштаба на себя не решился, говорит – возраст… Как бы там ни было, к Новому году надеюсь получить часть гонорара – тысячи две-три. Звонил своим ребятам в Дагомыс, просил придержать для нас номер в олимпийском комплексе – обещали все устроить. Собственно, уже устроили.