Евгений Кулькин - Полоса отчуждения

Он прибавил газу.

И тут впереди вывернулся гаишник и жезлом указал на обочину.

Представился.

– Ваши документы, – сказал.

– А что мы такое сделали? – вопросила она.

– Нарушили скоростной режим, – ответил милиционер.

– Это я его попросила ехать быстрее, – произнесла она. – У меня умирает муж. Живым застать бы.

Гаишник малость помялся, но документы вернул. И поназидал:

– Но особенно не шустрите, ведь дорога-то мокрая. А то и вас спасать придется.

– Зачем ты так врала? – спросил Максим. – Уж лучше бы штраф заплатили.

– Я не хочу портить себе праздник.

– Какой? – понаивничал он.

– День обладания тобой. Или тебя, как правильно?

– А ты уверена… – начал он.

– Даже более того. – И вдруг подозрительно вперила в него взор. – Или ты импотент?

– Нет, но у меня просто есть жена.

– Жена – объелась пшена! – огрызнулась она. – Ты к ней прикипел, как к самовару стол. Когда ты ее последний раз трахал?

Он пустил себя по кочкам воспоминаний. Это были не кочки, а ухабы.

– Что, не помнишь? – ядовито спросила она. – Ведь вы живете, как два грека на вокзале, что по одному билету едут в разные стороны.

Через минуту она добавила:

– А потом она для тебя старуха. На нее чувства надо разгонять паровозом.

– Но у тебя тоже есть муж! – произнес он почти взмоленно.

– Что твоя объелась?

– Пшена, – ответил он ее же присловием и поинтересовался: – А твой груш, что ли?

– Тот не муж, у кого в штанах уж, – ответила она и уточнила открытым текстом: – Не стоит у него. Понимаешь, не сто-ит! – произнесла она в разрядку. – Я думала, монах, значит, изголодался. И слазить с меня не будет. Даже хотела работу бросить, чтобы утехами жить день и ночь. А он – смык, а следом – пшик!

– Это ты такая злоедучая? – подал он голос.

– А как ты хотел! Ведь столько времени меня дразнил, как голодную собаку. Ну вот, думаю, сейчас созреет до чего-нибудь серьезного. Какой там! Стоял, как памятник. С места не сдвинешь. – Она сделала передых. Потом продолжила: – А твоя-то поизносилась там еще, в вашем колхозе. Потому ты ей нужен, как летошний снег.

Она чуть помолчала. Затем повела дальше:

– Ты хоть подумал, зачем вы съюзились?

Он – внутренне – чуть приохнул: это же слово его жены.

Она так и говорила: «Я юзила по жизни, и ты, считай, тоже, не прямиком рулил, вот и съюзились-ссоюзились».

– Хоть бы дитя взяли на воспитание, – продолжила Подруга Жены. – Появился бы какой-то смысл бытия.

И вдруг она ему бухнула:

– Я зачать от тебя хочу. – И пояснила, почему: – Чтобы род твой не канул в небытие. Ведь ты же писаный красавец.

У него чуть зашлось дыхание. Ибо это она ему не первая говорит.

Тем временем они взобрались почти на вершину Горной Поляны. Внизу ликовал огнями город.

– Переходи на заднее сиденье, – сказала она, когда он подрулил к каким-то кустам.

Почему-то вспомнился Федор. В пору, когда он живописал груди Елены Миновны.

И в нем ворохнулось любопытство. Наверно, одно из сладко-ядовитых человеческих чувств.

И именно оно, а не напряжение в подживотье заставило пойти на ее зов.

Она целовала его, где только могла. Раскачивала из стороны в сторону, то, что было в ту минуту под рукой.

И рычала.

Да, рычала!

И даже скулила.

И только натешилась им таким образом, отдалась своему – теперь уже безмолвному безумству.

Но безмолвным оно было недолго.

Вдруг она уловила взъохи машины. И стала им подражать, распаляясь все больше и больше. Пока не заорала благим матом:

– Да убей ты меня!

– За что? – спросил он.

– За то, чтобы я ничего подобного в жизни не вздумала испытать. Верх блаженства не может быть выше, чем был сегодня.

Она вытирала его своим носовым платком.

Сперва пот со лба.

Потом…

Максим первый услышал, что сюда шли.

Быстро насмыкнул на себя брюки.

И расхохотался.

Перед самым бампером машины стояла корова.

А где-то рядом погуливал зов:

– Маня! Маня! Маня! Ну где ты запропастилась, греха немало?

И тут на землю обрушился ливень.

Он прогнал корову.

И они двинулись обратно.

И увидели на дороге того самого сержанта.

– Притормози, – повелела Подруга Жены.

Она вылезла под дождь и, приблизившись к милиционеру поцеловала его в щеку.

– Ему лучше? – вопросил он, имея в виду мужа.

– Да, – ответила она, садясь на свое место. – Благодаря вам мы успели вовремя.

И они двинулись дальше.

Бешенство Максима продолжалось еще с неделю.

– Ты не человека, случаем, убил? – спросил его Федор. – Все время то оглядываешься, то озираешься.

Максим хотел было рассказать ему все, что произошло на Горной Поляне, да вспомнил, как издевался над Федором сам, когда он кричал, что без памяти любит Елену Миновну и собирается на ней жениться. Успокоение пришло на восьмой день. И с самой неожиданной стороны.

Вернее, это было не успокоение, а одна беда оказалась перекрытой другой.

Их обокрали.

Воры залезли через соседскую лоджию.

Благо, что в квартире никого не было.

И началась нервотрепка.

Сперва приходил тот же участковый, который являлся в пору полета Топчия. Потом заявился следователь с таким видом, что его только затем разбудили, чтобы спросить, который час.

Затем явился кинолог с собакой, которая норовила почему-то взгромоздиться на газовую плиту.

Забрали все, что можно унести.

Даже его бритвенный набор и зубную щетку.

Но зато кое-что и оставили.

Это драные носки и кепку с лопнутым козырьком.

Подполковник, который приехал под вечер, сказал:

– Это работа пацанов, а не серьезных домушников. Ищите вещи где-нибудь в кустах.

И как в воду смотрел.

Первым нашелся телевизор.

Он был спрятан под пустыми ящиками за гаражом.

Потом объявилась стиралка-малютка.

А дальше ребятишки, которые в основном под руководством участкового занимались поисками, понашли почти все, унесенное из квартиры.

Не объявились только бритвенные принадлежности.

На радостях Вера купила вина и водки и позвала соседей.

В тот вечер допоздна засиделись, и, когда уже собрался идти спать, Вера сказала:

– Может, нынче вместе полежим? – От нее пахло вином. – Ты не верь тому, что молол Топчий.

– Да я уже и забыл все, – соврал он.

Она бревном лежала рядом, не делая ничего, что спровоцировало бы его на поползновения.

Потом сказала:

– Иди на свое место. Чего-то мне душно.

Он покорно побрел в другую комнату.

И, как бы невзначай, спросил:

– А как звали твою подругу, что вышла замуж за монаха?

– Тебе лучше знать, – ответила жена, тут же притворившись спящей.

Два дня он ходил с поникнутым видом. Забыв гологубую усмешку жены. Только она умела усмехаться, когда задействованы были только отщеперки губ.