Евгений Кулькин - Мания. Книга вторая. Мафия

Сейчас, когда в России начинает активно вызревать новая идейная ситуация, время на праздные размышления истекает. Надо вмешиваться самым решительным, а точнее, даже беспощадным образом. Потому как только это может отвести гибель мира.

И как бы теперь пригодилось там, в Москве, мнение человека, который не только исповедует свое мировоззрение, но и уверен, что наш преступный век, почти что ввергший себя в экологический кошмар, погрязает в надежде на жизнь после Бога.

У людей выросла цена денег, всех буквально раздразнил культ доллара. И мир заморочен тем, что создает предмет отчуждения. Ежедневно и всенародно провозглашается, что экономическое сознание выше всякого другого, а политическая атмосфера – это среда, в которой только он и возможен, этот бессмысленный мир.

Некоторые презирают дар избежать войны, даже не удосужась познать, в чем же состоят его проблемы. Другие считают, что престижная жизнь – это верх желания и возможности человека. Что сомнительный вклад в нравственность, который вложили в копилку повседневности огрехи или даже грехи сексуальной революции, является высшим благом обретенной наконец свободы безжалостного бытия.

Сколько раз можно поскальзываться на вледанной в асфальт льдине?

«Покидаемая моя…» – пелось где-то совсем рядом.

И Оутс почему-то подумал, что постоянно с убиваемой в себе ревностью старается не представлять того, кто был у его избранницы первым.

Увидел женскую голову на подлокотнике кресла. Купальщица сидела на нем задом наперед. Тень папиросного дыма вилась рядом.

Он увидел, как мнительно сжался Дрю. Он терпеть не мог курящих женщин.

Да и вообще, он мог убедительно сомневаться в чем угодно, но в этом был неукоснителен. Женщина, взявшая в рот сигарету, – это карикатурно изображенная добродетель. «Милый! Иди, я тебе на лбу окурок потушу!»

Оутс обернулся назад. На берегу стояло какое-то не то что неуклюжее, а скорее, нелепое здание. Тупая заточка угла с двумя щербинами невыразительно бликующих окон.

– Что это? – спросил Дэвид, кивнув на здание.

– Институт экологических проблем, – пояснил Дрю.

И в этот самый момент к ним подошли трое.

– Мистер Дрю! – обратился один из них к Николя. – Нам нужны психотропные средства.

И он кивнул на парня, который упуленно глядел себе под ноги.

– Это мои клиенты, – представил подошедших Дрю.

А Оутс вдруг стал всматриваться в того самого угрюмца, который прятал глаза.

И вдруг спросил:

– Откуда у вас такая русскость?

Он вскинул на него взор и спокойно ответил:

– Потому что я – из России.

– А как оказались здесь? – поинтересовался Дэвид.

Парень метнул взор на своих спутников.

– Он – вынужденный переселенец, – сказал тот, кто речь завел о психотропных средствах. – Не мог вынести тиранической власти коммунистов.

На этот раз парень дрогнул только глазами.

– Вот сознательное понимание того, что свобода превыше всего, и привела его сюда. – Эту фразу сказал третий – до этих пор все время молчавший негр.

– А правда, – спросил Дрю, – что Сталин в свое время приказал расстрелять всех уголовников?

Парень пошевелил башмаком правой ноги и произнес:

– Этого я не знаю.

– Зато теперь у них там – всеобщая анархия, – произнес тот, кто завел речь первым.

– Безвластное, вы считаете, государство? – Это иронично спросил Оутс и тут же произнес: – А ведь Россия объявила о выводе своих войск из Афганистана.

Парень слинял с лица.

– Мистер… как вас? – обратился он к Оутсу.

– Бейли, – подсказал Дрю.

– Мистер Бейли пошутил. Ведь правда?

И только тут Дэвид понял, что на самом деле обнародовал многосторонний вопрос, который до конца еще решен не был. Потому сказал:

– Я только что из Москвы. Так вот, там о выводе говорит каждый второй.

Парень расслабился. Видимо, он знал цену любому русскому трепу.

Когда эти трое отошли, Оутс спросил:

– Кто они такие?

– Двое возглавляют частные сыскные агентства.

– А третий?

– Вообще-то я его не знаю. Но пару раз видел на соревнованиях драчунов. Кажется, он исполняет роль, как это в России говорят?..

– Мальчика для битья, – подсказал Оутс.

В это самое время они ступили на пляж.

– Смотрите, Дрю! – сказала крашеная блондинка и, полулежа, вскинулась ему навстречу. – Доктор! – сделала она приглашающий жест. – Не хотите ли к нам присоединиться?

– Извините, – сказал он. – В другой раз.

И они двинулись дальше.

– Ну а почему он не дает сдачи? – спросил Оутс.

– Кто? – не понял Дрю.

– Ну тот русский.

– Наверно, оттого, что хорошо платят… – И уточнил: – Тем двоим?

Это все родилось не в недрах души, а на какой-то ее поверхности, что ли. Фельд вдруг ощутил какую-то моральную депрессию. Смотрел, как на даче, которую он строил, некие люди подгоняли струганые тесины. И вдруг уловил в себе некое разочарование чем-то.

Нет, у него все складывалось как нельзя лучше. С чиновничьей должности он ушел сразу же, как только разрешили открывать кооперативы. Свою фирму назвал, намекнув на свои имя и фамилию, «Гриф». Женился. Да-да! Он теперь обжененный человек. Супругой его стала Лена Ночвина, жуковато-черная деваха с кроличьими, чуть навыкате, глазами.

Любви промеж них, как он считал, не было. Но она в пору их знакомства бухгалтерствовала, а ему позарез нужен был собственный финансист. Так и сошлись.

И хотя Елену нельзя было отнести к разряду прекрасных, она весело умела вести себя при людях, довольно прилично играла на гитаре и пела. И главное, как и он, прочла уймищу книг.

И все ее приданое состояло из довольно обширной библиотеки.

А когда она щегольнула цитатой из Гете, сказав: «Ничего не отрешает от мира, как искусство, и ничто не связывает с ним, как искусство», – он неожиданно понял, что это слова, предопределившие все.

Критические выводы о той жизни, которую он вел последнее время, напросились сами. Что-то у него было не так. Не осталось хоть какой-то лазейки, чтобы почувствовать себя прежним, почти ни от кого не зависимым оболтусом, который мог запросто разыграть из себя то миротворца, то мыслителя. Теперь же – постоянная зажатость и вечное напоминание, что, в сущности, он – никто.

Потому и задания порой самые нелепые. Вот эти люди, что сейчас строят ему дачу, совсем недавно были заключенными. И он ездил за ними в колонию. Смотрел, как идут освобожденные. Вышедшие из лагеря вроде бы даже не спешили покидать это проклятое место, а толпились там же, словно ждали чьей-то команды. И, как потом оказалось, – его.

Он с начальником лагеря, смотря на все это, подошел к ним вплотную и произнес то, что ему было велено сказать: «Желающие подработать есть?»