Владимир Невский - Весенний дар. Дилогия

Тренировка уже подходила к концу, Илье осталось лишь пробежать один круг по беговой дорожке, когда он увидел парня. Он явно ждал его. Трудно было узнать его. Сейчас все поголовно носили куртки из кожзаменителя, спортивные штаны и натянутые на самые глаза шапочки. Но чем ближе к нему подбегал Илья, тем более узнаваемым становился человек, и тревога предательски нарастала в душе. Это был Павел Захарчук, старший брат Олеси. Он и Илью был старше на три года, в школе они не общались, так, крайне поверхностно. Он остановился на расстоянии двух метров и стал приводить дыхание в норму.

– Бегаешь? – с сарказмом поинтересовался он, старательно пытаясь породить конфликт. Илье совсем не хотелось нарушать волшебство осени грязными словами и мордобитием, потому и остался безучастным. – Хочу предупредить тебя, – продолжил Паша, досадуя на молчание оппонента. – Не трогай Олесю. У девочки новая жизнь, новые друзья, новая и чистая любовь.

Ударение на слове «чистая» резануло слух, но уроки китайца не прошли даром, Илья оставался внешне спокойным и отрешенным.

– Даже через свою сестренку Зойку не ищи ее, иначе этой сучке не поздоровится. – Павел перешел на откровенные угрозы. При этом он обозвал горячо любимую сестренку, чего Илья уже не смог снести. Два метра он одолел в долю секунды и нанес мощный удар. Захарчука словно скосили. Он и сам до конца не понял, как оказался валяться на дорожке, и почему невыносимая боль разливается по всему телу. В горячках, было, вскочил на ноги, но новый приступ боли сложил его поперек. Илья же просто похлопал его по спине:

– Не трогай ни мать мою, ни Зою. Я уже давно не мальчик для битья, и слов таких я не прощаю. – Не добавляя больше ничего, он отправился домой.

– Привет, – Олеся появилась неожиданно, словно чертенок из табакерки, именно так иногда Илья называл ее. Появилась и оторвала его от невеселых раздумий. Накатывают иногда какие-то не всегда обоснованные грустные мысли. О настоящем и будущем. Пессимизм нередко одерживал верх, и в эти минуты так мучительно сильно хотелось вновь оказаться маленьким, бегать босым по теплым лужам и устраивать в густых зарослях чертополоха тайные места, где можно и покурить, и посмотреть карты с голыми тетками. Наверное, это тоска по ушедшему детству, которое своими безоблачностью и беззаботностью будет всегда гореть яркими красками воспоминаний.

– У нас сегодня романтика? – продолжила между тем Олеся, присаживаясь в непосредственной близости от костра. – Праздник? Повод? Юбилей? – она бросила вопросительный взгляд на Илью. А тот просто любовался девчонкой, отблесками костра на ее милом лице. – Ну, скажи что-нибудь.

Она улыбнулась уголками губ. Тонко прочувствовала его настроение и тут же поубавила пыл своему юношескому задору:

– Откуда это все в тебе?

– Сам удивляюсь, – Илья же, напротив, попытался отогнать минорность настроения, хотя это и плохо получилось. – До встречи с тобой я не замечал за собой ничего подобного. Постоянная лирическая задумчивость, любовь к поэзии, далеко идущие мечты. Я стал каким-то латентным пленником своих иллюзий. Изменился очень.

– И в какую сторону?

– Если честно, то не знаю. Я сам себе и прежний нравился. А к новому еще не привык, не присмотрелся, и потому немного страшно. У меня пропало желание творить что-то такое большое, весомое и не всегда разумное.

– Чего тогда боишься? – удивилась Олеся.

– М… как же точнее подобрать определение? – он усердно потер лоб. – Вот! Я был как Есенин.

Удивление мгновенно переросло в крайнее изумление:

– Ты пишешь стихи? – изумление ее было очаровательное. – Может, это твои трехстишья?

– О, нет, – пришлось разочаровывать ее. – Я просто был хулиганом.

– Озорной гуляка? – догадалась Олеся.

– Меня знала каждая собака, – улыбнулся Илья.

– А что сейчас изменилось?

Илья не спешил с ответом, подогревая ее нетерпеливость. Он веткой пошурудил угольки костра, искры взметнулись к небу. Потом присел рядом с Олесей, обнял за плечи и поцеловал в шейку, где красовалась маленькая темная родинка.

– Мне сейчас хочется только одного: уединения и покоя, но при наличии одного условия.

– Какого? – лукаво спросила Олеся, хотя догадывалась, на что намекает Илья, и тот не стал обманывать:

– Чтобы ты была всегда рядом, – он немного помолчал и неожиданно спросил. – А я не стар для тебя?

– Не говори глупости, – нахмурила бровки Олеся, огорчаясь, что Илья резко сменил приятную тему и, чтобы разговор не скатился на грустные рельсы, спросила: – А что у тебя в пакете?

– Вот сейчас костер догорит, и я поджарю сосиски.

– Сосиски? – Олесе это блюдо было в диковинку.

– Ага, тебе понравится, я уверен. – Он откинул ее челку с лица, долго смотрел в глубину темных глаз, словно пытался заглянуть в самые глубины души, вздохнул и поцеловал кончик носика. – Я люблю тебя.

Олеся почему-то решила все свести к игре. Ответила таким же легким прикосновение губ:

– Я люблю тебя.

– Обманщик, – весело рассмеялась Олеся.

И новый поцелуй был намного горячее даже костра, около которого они сидели.

Всю неделю Арефьев занимался по хозяйству. Давно примечено народом, что дом, оставшись без хозяйского присмотра, быстро приходит в упадок. Дерево гниет, камень крошится, железо ржавеет, а потом все это очень быстро зарастает сорной травой. Отчий дом был не совсем без хозяина. Но женских рук было явно недостаточно. Да и мужики, которых мать нанимала за «беленькую», не особо-то и старались, не для себя делали.

Вечером – пьяница, утром – лентяй. Очередная народная неоспоримая мудрость.

Илья заменил пару сгнивших столбиков у изгороди, сменил петли на калитке. В сарае залатал крышу и заменил старую электропроводку. Из всех стихийный несчастий пожар вызывал большее опасение. Как говорится: вор хоть стены оставляет, огонь же забирает абсолютно все. И только потом Илья приступил к самому своему любимому занятию: колке дров. Березовые чурбаки были достаточно сырыми и кололись легко. Дрова будут гореть отменно, но будет выделяться обильно смола, которая налипнет на стенках дымохода. Тат что надо будет купить еще осиновые или ольховые дрова, которые и горят без сажи, и способны выжигать сажу.

Мать частенько уговаривала сына передохнуть, что и пытался несколько раз Илья сделать. Но в минуты полного бездействия на него накатывали воспоминания. И они не всегда были радужно окрашены. Работа же отвлекала от грустных мыслей. К тому же отец, который, наверняка, слышал, что сын вернулся из армии, так и не пришел на него посмотреть. Неприятно, муторно делалось на душе.