Игорь Кулькин - Капитан дальнего следования

На корпоративной вечеринке было весело. Оксана плясала и пила вино, домой ее отвез шеф отдела дизайна. По дороге он говорил и говорил. Как-то незаметно стало ясно, что он признается в любви, которую он давно и безответно, чуть ли не с первой встречи, питает к Оксане.

«Старая песня», – подумала девушка. Возле дома дизайнер попытался ее обнять, но Оксана сослалась на усталость, желание спать и улепетнула в подъезд.

Шеф отдела дизайна сплюнул и нащупал в кармане сигареты.

– Хо-ро-ша, – по слогам сказал он и пошел к машине.

Павел любил театр. Он привлекал его и таинственностью старых кулис, полных пыли и воспоминаний, и неясной, словно электрической обстановкой в зрительном зале, готовом полыхнуть аплодисментами в любой момент. Нравились яркие костюмы актеров, ровный и успокаивающий свет массивных люстр, свисающих грузно, почти угрожающе. В холле, где собирались зрители перед тем, как пройти в зал, были мягкие диваны и ажурные колонны. Все здесь располагало к спокойствию.

И это летаргическое бдение так его расслабляло, что, бывало, и после третьего звонка Павел продолжал сидеть на одном из диванов, задумавшись, замечтавшись. Холл уже был пуст, и к нему подходила, мерно цокая каблуками, девушка в красном костюме и говорила:

– Проходите скорее, спектакль уже начался, где ваше место?

Павел оглядывался. Вскакивал, судорожно искал билет в карманах брюк, хотя всегда носил его в нагрудном кармане, находил его именно там, шел вместе с девушкой в красном в зал, она указывала ему ряд, просила сидящих ближе к выходу посторониться. И Павел шел по ногам, извиняясь без конца, и, когда оказывался на своем месте, блаженствовал. Потом доставал бинокль, который всегда брал в гардеробе, и, отдавая дань поэту, наводил его на ложи «незнакомых дам», и только потом, чуть погодя, на сцену.

Пропустив начало спектакля, Павел об этом не жалел нисколько. Интересующий его персонаж появлялся ближе ко второму действию. Ставили пьесу о временах Екатерины Великой, и императрица уже вышла на сцену. Она была изумительно похожа на ту величавую, полную, вальяжную женщину средних лет, которую так часто изображали в учебниках истории. Она не пленяла – завораживала. В ее теплых, добрых глазах с неуловимой хитринкой была какая-то томность, чутко замеченная художником. И вот она живая, и вот она на сцене. И все в ней настоящее – чувствительный немецкий акцент, властная поступь, мушка на щеке, широкая талия, презрительная улыбка в ответ на признание в любви полковника, готового отдать за нее жизнь. Белый веер, высокий парик. Она была настоящей во всем, и Павел, хотя и смотрел этот спектакль уже в третий раз, вновь усомнился. Поверить и впрямь было сложно.

Действие развивалось. Императрица всевластна и капризна. Полковник то в фаворе, то на грани гибели.

«Женское сердце, – думал Павел, – не изменилось совершенно. Все в его руках! Даже обидно, даже страшно. Но ничего не поделаешь».

Полковник на сцене клялся в любви снова и снова. Екатерина была то милостива, то беспощадна.

«Как же так, – размышлял Павел, отвлекаясь от действия, – как же ей это удается? Так чувствовать, так все понимать. Непостижимо. Непонятно».

Спектакль близился к концу. Екатерина, после многих сомнений, присваивает полковнику желанный статус фаворита и любовника. Попутно он становится генералом. Все счастливы, и молодой генерал гарцует на настоящем коне, как-то проведенном на сцену. Аплодисменты. Зрители встают, и актеры, разоблаченные от костюмов, выходят на сцену. И на месте величавой Екатерины стоит красивая и молодая блондинка. Зал полон овацией, и долгое эхо бьется под крышей, как пойманный в силок голубь. Все аплодируют ей. Императрице. Несравненной и единственной. Его Юлии.

В гримерке, как обычно, была несусветная толкотня. Павел никогда не мог понять, почему столько народу топчется именно в ее гримерке, почему постоянно кто-то ходит, галдит, смеется, и все это перемешалось до того, что тесно, и с ним здороваются, и улыбаются ему.

– А, Паша, – кивнула девушка, игравшая фрейлину, – Юлька сейчас придет, посиди пока.

Павел присел на крутящееся кресло, которое почему-то стояло в углу за дверью.

Юля пришла уставшая. Улыбнулась и бросила в корзину, на подушки, корону. Волосы распустила, и сразу стала обыкновенной, знакомой, почти домашней.

Гримерка была самая обыкновенная, даже скромная. Шкафчик с одеждой, серое зеркало, столик с рядами карандашей, помад, кисточек. Отдельно на самом краю трюмо лежала косметичка, и Юля доставала из нее все новые и новые тени, тушь для ресниц, пудру, еще какие-то карандаши…

«И куда ей столько, – думал Павел и тут же окорачивал себя: – Ну а что же ты хочешь? Актриса. Профессионал!»

– Тебе идет, – указал он на мушку.

– Ну вот только не надо, – ответила Юля, вытирая синюю тушь из-под глаз, – а то я и корсет могу оставить, и юбку. Как домой-то везти меня будешь? Я в машину не влезу. На руках понесешь.

– Без проблем, – сказал Павел.

Они вышли на улицу, когда уже минуло одиннадцать часов, и теплая пустота летнего вечера словно укутывала в себя. Перед ними раскинулась Волга и белели огоньки на другом берегу, мелькали по воде блики, чуть видные, загадочные. Пахло сыростью, мимо проходили пары, гулявшие по набережной, неспешные, счастливые. Время словно затаилось, и, замерев на пороге, можно было простоять и пять, и десять минут, и двигаться не хотелось. Какая-то приятная скованность овладевала совершенно мыслями, и можно было пройти и километр, и два по этой бесконечной набережной, не думая ни о чем, разговаривая, смеясь, влюбляясь.

Актеры высыпали на улицу, как довольные дети. Спектакль прошел нормально, все хорошо. Совсем молодые девчата, игравшие в массовых сценах, пошли вниз по центральной лестнице. Там, у самой воды, пестрели яркие вывески ночных клубов. Парень, представлявший генерала, курил и звонко матерился на крыльце. Рядом с ним хохотали две девицы. Юля уцепилась за рукав Павла и почти спала, притулив голову ему на плечо. И ощущение счастья, сегодняшнего, проходящего, но такого ослепительного счастья было живым и ощутимым. Казалось, тронь его рукой – и оно окажется мягким, податливым, послушным, и его можно будет взять в руки, как резиновый мяч. Все было предсказуемо и занятно. И медовая атмосфера набережной, и девушка, держащая за руку…

– Пашка, когда ты купишь машину? – в который уже раз спросила Юля, садясь в такси. – Ты ведь такой славный…

Они поехали к ней домой.

Тогда – при их знакомстве – ярко горел выжженный пол разыгравшейся дискотеки, мерцал свет, белыми молниями вспыхивали огни, а вдоль стен, за затейливыми столиками с завитками вырезанных змей и драконов, почти потерявшимися в набегающей темноте, сидели компании. Народ собрался на редкость разношерстный – были и молодые менеджеры, и банкиры, и даже игрок местной футбольной команды – шел разговор о театре. Ночной клуб был полон, и чтобы уместить всех за одним столом, пришлось с боем добывать стулья от других столиков. Один из парней, развязный верзила с татуировкой во всю грудь, выглядывающей из-под рубашки, доказывал, что в наш век театр устарел категорически, а с ним спорила невысокая и пухленькая блондинка, смело выглядывающая из-за своего стакана с ликером. Павел цедил коньяк и прислушивался к спору. Ему была ближе позиция девушки. Когда спор благополучно выдохся, закончившись, как обычно, ничем, Павел подсел к ней и сказал: