Игорь Кулькин - Капитан дальнего следования

На часах уже девять.

– Пошли домой, – предлагает Павел.

И, выключив компьютеры, забыв про статьи, такие надоевшие и такие неподъемные, они идут по длинным коридорам – и хоть бы одна душа навстречу… Дрожит, подъезжая, старенький лифт, они заходят в кабину, и Павел жмет стертую желтую кнопку – и лифт на мгновение зависает, останавливается, а потом плавно ухает вниз, и этот момент невесомости, космический момент так приятен, что сразу вспоминается детский аттракцион – и поезд срывается вниз по рельсам, и оглушающий ветер, и пьянящий восторг. Здание старое, когда-то здесь жили все газеты города в одном здании – а теперь и офисы, и магазины, а газеты разъехались по городу, арендуя чердаки и подвалы, а тут остались самые стойкие – лицо города, их не выгнать… Внизу, возле поста, старый, седой охранник Наумыч, улыбаясь многозначительной, всегда одинаковой улыбкой, кивает им. Они выходят на улицу, и черная мгла нахлынувшей ночи окружает – вдалеке, под мостом, чутко мигают огни вокзала, разноцветные и веселые, а здесь – почти темнота, забавный сумрак, из которого все никак не выйдешь, и до ближайшего фонаря идешь почти на ощупь. Они так и шли, поворачивая на перекрестках, мимо областной библиотеки, мимо кафе с блестящей синей вывеской «Баден», по опрятному парку – а на лавочках компании молодежи, и так и кипит разгоряченная речь какого-нибудь ушастого студента, или серьезного человека с серебром наколок, или бойкой девушки, с ногами влезшей на лавку. А вот парочка – в самом конце парка, под высокими елями, совсем молодые ребята – она у него на коленях, откинулась назад, повисла коса, черная, блестящая… А он, улыбаясь, защурился, шепчет ей что-то…

И на остановке, вглядываясь в летящие мимо маршрутки, слепящие светом фар, Павел все не мог запомнить, какие машины едут в район Оксаны, и когда она уезжала, долго брел на свою остановку, заглядывая в глаза светофорам, спотыкаясь на бордюрах, перебегая мигающие желтым светом перекрестки.

Вот уже несколько лет мечтою Евгения Иннокентьевича было кресло мэра. Поражение на прошлых выборах потрясло его. Он был так уверен в победе, так надеялся на деньги и пиар, что о людях, которые придут на избирательные участки, забыл и думать. Они были для него какой-то темной массой, непонятной, алчущей благ и гарантий, которых им никто давать не собирался, но обещали все. И вот теперь, спустя три года, он провел предвыборную кампанию намного лучше и увереннее. Много общался с народом. Подружился с нужными людьми. Заплатил всем, кому можно было заплатить. Но на этот раз он нервничал очень сильно. Победа казалась ему чудом.

Как-то незаметно появилось у него множество сомнений, о которых прежде он и не думал. Совершенно скрытые мысли оживали в нем и смущали душу. То ему казалось, что все уже куплено, но только не им, а каким-то другим, неизвестным, темным человеком с официальным наименованием «претендент», которого он недооценил, не почувствовал. Или что решит остаться нынешний мэр, которого в народе ненавидят люто, – но все же, кто знает? А еще одна мысль – что его снимают в последний момент из-за липовых подписей. Столько всяких страхов вдруг поднялось – не унять. Проникая в их суть, добираясь до корней ужаса, Евгений Иннокентьевич чувствовал, что боится зря. Он уже все просчитал, все обдумал, и в медленный механизм его победы, который уже заведен и работает, не может вмешаться ничто. А он – не верил. Не верил ни себе, ни помощникам. Читал социологические выкладки и ободрялся духом. По ночам курил на кухне и был уверен в поражении. Он начал пить снотворное. Спать стало спокойнее.

Так уж повелось, что в политике его всегда окружали люди, склонные к предательству и обману. Тищенко и сам не отличался ни преданностью, ни особой склонностью к правде. Единственное, чему он всегда преданно служил, так это своим интересам – фанатично, истово. И верил в свою удачу, и людей подбирал таких, в которых он уже разочаровывался, но которые были преданы ему, или совсем молодых, полных амбиций и юношеской глупости. И сейчас собранный им штат людей работал на его победу – и он чувствовал, что она близится. Но поверить в нее боялся. Мысли о поражении, как автомобиль без глушителя, тревожили его покой постоянно.

Картузов приходил, огромный, остроумный, выдавал какой-нибудь оглушительный афоризм, и Евгений Иннокентьевич смеялся, принужденно, как заводная кукла. Ему хотелось смеяться уже оттого, что главные события его жизни уже пришли, что они здесь и сейчас, а не позже, не дальше, не в будущем… В будущем столь же туманном, как осенняя мгла за окном.

Только «победа», одна – везде, во снах и яви. «По-бе-да». Каждая буква – как гром, как свистящая пуля. Их не удержать, они рвутся из рук, и у кого окажутся в результате – кто знает?

Тищенко все больше стал думать о будущем. Осязание чуда – прекрасная вещь. Но чем ближе оно – тем грустнее. Кажется, что многоточия жизни уже заполняются буквами, и страшно опять. Если вдруг проиграет – то-то смеху будет. Ну а пока – чудо все близилось. Ждать оставалось недолго.

Чем ближе подходили выборы, тем меньше Тищенко оставался один, с самим собой, и тем больше жаждал одиночества. Запираясь в своем кабинете, в сумерках, с горящей на столе лампой, он снова и снова перебирал биографии своих противников. И они проходили перед ним, хотя в этих сухих строках не видно было живых людей – одни политики. На столе в разноцветных папках на каждого лежало досье. Постарались его советники – все собрали, что можно! Официальные данные, газетные вырезки, подборки самых разнообразных слухов. И все это вместе рождало образ – не живого человека, а политика, эту странную смесь амбиций и возможностей. Но кто из них? Мог оказаться серьезной опасностью Григорий Романников. Его считали человеком умным и хитрым. Но Тищенко не тревожился на его счет. Где хитрость очевидна, она безопасна. Страшна глубинная, скрытая хитрость, а Романников – что он? Сколько раз он приписывал себе чужие дела, сколько раз обещал то, чего не мог исполнить! И все публично, все на печатных страницах. Льстивый тон, скороговорка речи. Но Тищенко всегда улыбался ему. Этот был для него безопасен. Следующий кандидат выделялся звонкой фамилией – Трындин. И поведение у него было под стать фамилии. Чего один лозунг стоил – «все трендят, Трындин делает». Он запомнился благодаря видеоролику – на пеньке сидит обнаженный, в одних плавках, основательный, солидный мужчина. «Я, – говорит, – Александр Трындин. В нашем городе, полном порока и разврата, назревают серьезные перемены. Выборы! Это наш шанс положить конец беззаконию и беспределу! Обнажить наконец правду жизни! Голосуйте за меня!» – и лозунг в придачу.