Ирина Буторина - Кавказский роман. Часть III. Лавина

Наутро, когда с головой, раскалывающейся от похмелья, Асет открыла глаза, первое, что она увидела, были перепуганные глаза дочери.

– Не сердись, Марина, это вино было плохое, вот я и отравилась, – сказала Асет. А потом, подумав, решительно добавила: – А Толика выгоню, обещаю.

– Обязательно, обязательно, – заторопилась обрадованная дочь, – это он во всём виноват.

Однако шли дни, а Толик жил и жил в доме, всё сильнее привязывая мать к себе и бутылке. Выгнать постояльца просил и отец Асет – старый Аслан.

– Одно горе нам от этих русских, – внушал он дочери. – Землю нашу захватили, народ наш с нажитых мест согнали, дома лишили, твоего мужа из дому русская увела, детей учат не уважать наши законы, а эта пьяная свинья тебя за собой в болото тянет. Зачем он тебе? Гони ты его. Я бы сам выгнал, да силы не те, а братья твои тоже не защитники. Один назад в Казахстан уехал (что забыл он в этих песках?), второй за свой партбилет (будь проклят тот день, когда он его получил) боится.

Асет молчала, довольная тем, что отец боится Толика. Иначе быть скандалу, а может, и драке. Толик любил похвастать, как он «сопатки чуркам чистит».

– У нас говорят, – продолжал монотонно отец, – мужчина свернёт с пути – погибнет семья, женщина оступится – погибнет весь род. Твой Гейдар уже семью погубил, теперь твоя очередь всю родню, включая детей, осрамить и погубить.

Марина, прислушиваясь к разговору, полностью была на стороне деда в том, что необходимо выгнать материного дружка. Несколько смущали разговоры про русских. В школе учителя все уши прожужжали идеями интернационализма. С их слов получалось, что все пролетарии, то есть люди бедные, – братья, а врагами являются только буржуи и кулаки независимо от того, кто они по национальности. Русских в школе было много, и ничего плохого они ей не делали, если не считать Вовку Зимина, который постоянно задирал её: то портфель спрячет, то в тетради рожицу нарисует, то за косу дёрнет. Правда, её подружка, осетинка Карина, шептала ей, что этот самый Вовка влюблён в неё, вот и задирается.

– Вот ещё – влюблён! – сердилась Марина. – Лучше бы двойки исправил.

Однако настоящей злости на двоечника Вовку у неё не было. Наоборот, с ним было значительно проще, чем с отличником чеченцем Сулейменом, который девчонок совсем не замечал, а на её требования помочь девчонкам парты перевернуть, чтобы удобнее класс было убрать, высокомерно говорил:

– Не мужское это дело – уборка.

Вовка переворачивал парты по первому требованию, приговаривая:

– Командуешь тут, командуешь, а парту перевернуть не можешь. Понятно, девчонка, слабачка. Что с тебя взять?

Судя по Вовке и Толику, русские были людьми странными и не подчинялись никаким законам. Она же с детства только и слыхала: девушка не должна того, женщина не может этого, мужчина должен быть таким, а не другим. Особенно её раздражала необходимость носить на голове этот вечный платок и невозможность надеть брюки.

– Мама, ну почему нельзя брюки? В них так удобно, – спрашивала она мать.

– Потому что чеченка не может позволить себе такой вульгарный наряд, – спокойно отвечала та.

– Почему? – удивлялась Марина. – В адате такое сказано?

– Люди так говорят. Нельзя женщине выглядеть как мужчина.

– Ну а вот платок постоянно на голове зачем?

– Нам так положено. Мы же мусульмане, паранджи не носим, а вот платок нужен. Уважаемая женщина без платка быть не должна.

Однажды Марина поинтересовалась у Толика:

– Вот у кавказцев есть законы гор, а у русских есть такой закон, где бы говорилось, как надо жить?

– Есть у нас, доченька, закон. А как же? Моральный кодекс строителей коммунизма называется. Только хрен мы ложили на этот кодекс, особенно когда выпимши. Поняла?

Марина скоро это поняла. Толик трезвым любил поразглагольствовать о том, как они с Асет поставят детей на ноги, дадут им образование и станет у них Марина врачом, а Руслан тренером союзного значения. Захмелев же, он орал, что эти короеды объели его, Толика, до самого ствола и он не может себе позволить выпить самой лучшей «Столичной» водки, а травится этим проклятым вином. Но эта пьяная болтовня была пустяком на фоне того, что он позволял себе, стоило только Асет отвернуться. То ущипнёт Марину за начавшие наливаться ягодицы, то начнёт усаживать к себе на руки, а однажды, застав её в хлеву, он обхватил её сзади, больно сдавив начавшие наливаться груди.

– Ягодка моя, – шептал он, дыша ей в шею тяжёлым винно-водочным перегаром.

Перепуганная Марина сумела всё-таки вывернуться из липких объятий дядьки и, схватив стоявшие рядом вилы, совсем не по-детски закричала:

– Только тронь, я матери жаловаться не стану, заколю – и всё тут.

– С тебя, дуры, станется, – выдавил из себя не на шутку перепуганный Толик. – Я просто, как ребёнка, приласкать хотел.

– Ещё раз приласкаешь – заколю, – твердила Марина, и её синие глаза, как всегда в минуты волнения, стали совершенно чёрными.

– Тьфу на тебя, ведьма малая. И вправду Толяна заколешь, – плюнул он под ноги и больше приставать не стал.

Марина жаловаться тоже не стала, но весь этот вечер и всю ночь её трясло от гадливости и полного осознания того, что она легко могла заколоть этого негодяя. «Заколю, если тронет, и будь что будет», – решила она для себя, но с тех пор избегала оставаться с отчимом один на один.

Острое чувство стыда за мать испытала Марина, когда отец увидел её пьяненькую и этого ненавистного Толика. Ещё страшней была та минута, когда через два года в широко распахнутые ворота внесли мать, искалеченную и бездыханную.

– Ваша? – спросил у выбежавшей во двор Марины шедший за носилками милиционер.

– Наша, – как эхо отозвалась Марина, отталкивая от носилок брата, чтобы он не видел страшного, разбитого лица матери.

– Забирайте, в морг не повезём. Далеко. Факт смерти установлен.

Гаишник, рыжий и веснушчатый, говорил бесстрастным тоном человека, привыкшего к человеческому горю, для которого важен не сам факт смерти, а факт дорожно-транспортного происшествия.

– Мать? – спросил он у застывшей у носилок девочки. И в ответ на кивок головы сказал: – Отец жив, его отправили в больницу.

«Какой отец? Как, и отец разбился? Как мама к нему попала в машину?» – застучали в голове мысли, но сквозь них пробился настойчивый голос милиционера:

– Анатолий Чебыкин ваш отец?

– Нет, нет! – закричала девочка, и в этот момент пришло понимание того, что произошло.

Это он – этот ненавистный Толик – убил её маму, а сам остался жив и лежит где-то на чистой постели под присмотром врачей, а их мама здесь, окровавленная и с гримасой ужаса, застывшей на её лице. Её уже нет и больше никогда не будет. Носилки, двор и сам милиционер поплыли перед глазами, и земля, с начавшей желтеть осенней травой, уплыла из-под ног. Очнулась Марина от голоса соседки Алефтины: