Ирина Буторина - Кавказский роман. Часть III. Лавина

– Чурбан ты, мент, бездушный! Ты зачем на девчонку всё это свалил? Не мог как-то поделикатней? – выговаривала она милиционеру, протирая Марине лицо мокрым полотенцем.

– Некогда мне тут деликатничать, – настаивал милиционер. – Они нарушают, а мы деликатничай, – ворчал он, уходя со двора.

«Мамы нет, – стучала в Марининой голове мысль. – Надо сообщить отцу, надо организовывать похороны».

– Сделаем всё, не волнуйся, деточка, – уговаривала соседка. – Ты лучше поплачь, легче будет. А то вся сжалась, как бы чего с тобой не случилось.

Но Марина не плакала. Только на её чистом лбу залегла взрослая складка, которая с тех давних пор всегда появлялась на её лице в тяжёлые минуты. Надо было всё сделать: вымыть маму, одеть, всё приготовить к похоронам, сообщить отцу, родственникам о случившемся горе, накормить скот, а главное – успокоить брата. Он младше, ему сложнее. Слёзы полились рекой только тогда, когда всё было позади, когда за машиной отца, которого она ждала три дня, закружилась осенняя пыль. Пока она его ждала, в душе ещё жила надежда, что он сразу заберёт их с братом к себе, что они не останутся наедине со своим горем. Он действительно хотел их забрать, но своим уже вполне женским чутьём Марина поняла, что сделать ему это сложно, и её решительный отказ ехать в Грозный его обрадовал. Причину смущения отца она поняла, когда побывала вместе с братом в его новой семье. С первого шага в квартире, благоухающей сильнее, чем все надушенные учительницы школы в день Восьмого марта, заставленной сказочной мебелью и завешенной коврами, из-под которых островками сияли золочёные обои, Марина поняла, что среди этого великолепия им с братом места нет. Мачеха вообще показалась пришельцем из другого мира. В тонком атласном халате, едва доходящем до середины бедра, в расшитых бисером домашних тапках, с накрашенными дугой бровями и ярким, алым ртом, она походила на барынек из советских фильмов. В этих фильмах такие героини осуждались за то, что они не соответствуют образу советской женщины-труженицы. Несмотря на антисоветский вид, мачеха чувствовала себя вполне уверенно и, старалась продемонстрировать радушие и участие в жизни детей мужа.

Марина, с трудом вытерпев визит к отцу, возвратилась домой с одной мыслью, что больше ноги её в этом доме не будет, а вот квартира у неё будет ничуть не хуже, чем у её отца. Всё будет в этой квартире: и мебель, и ковры, только такой неприличный халат, как у этой противной мачехи, она никогда не наденет. Какое-то время они с братом пожили у родителей матери на краю села, но потом вместе с тёткой, которая им приходилась двоюродной бабушкой, вернулись в свой дом – присматривать за хозяйством. Несколько раз приезжал из города брат матери и предлагал забрать их в город в семью, но тут даже дед Аслан сказал, что нечего детей срывать с родного места и, пока он жив, дети никуда не поедут. Денег, которые присылал им отец, на жизнь хватало. Через год после смерти матери Марина, окончив восьмой класс, заявила, что пойдёт учиться в техникум и в школу не вернётся.

– Какой техникум? Ближайший техникум в районе, да и тот не женский – строительный, – удивился приехавший на выпускной вечер дочери отец.

– Вот туда и пойду. В район автобусы часто ходят. То, что строительный, так это даже хорошо, буду как мама, только не маляром, а мастером, – сверкнула она глазами в сторону отца.

– Марина, я уважаю твой выбор, но что люди скажут, если моя дочь пойдёт в техникум получать мужскую профессию? – выдвинул последний аргумент отец.

– Можно подумать, что тебя это очень интересует, – отбрила его Марина и всё же настояла на своём, проигнорировав и мнение протестующего против такого образования деда.

– Зря ты, дедушка Аслан, меня отговариваешь, вот выучусь – и свой дом поправлю, и твой отремонтирую.

– Не женское это дело, – упорствовал дед. – Пусть будущий муж дома ремонтирует.

– Муж, когда ещё будет, а дом сейчас ремонтировать надо, – засмеялась внучка.

– В кого ты так не по-женски упряма? – удивлялся отец. – Мать была покладистая, бабушка вообще ангел.

– Бабушка говорила, что в её отца. Он был главой большого тейпа и людей вот где держал, – показала Марина свой сжатый кулачок.

Больше противиться выбору дочери отец не стал. В техникум она поступила легко. Сложно было только ездить на учёбу. Автобусы ходили редко и медленно, так как дорога была горная. Однако Марину это не смущало, и она умудрялась не только хорошо учиться, но и с домашним хозяйством справляться. Времени не хватало только на развлечения. На курсе остряки прозвали её «освобождённой женщиной Кавказа». Так её однажды припечатал преподаватель истории, который был удивлён, что она чеченка, а учится на такой мужской специальности. На его вопрос: «Как это могло случиться?» – Марина с вызовом ответила:

– А что, разве Кавказ – это не Советский Союз, где все женщины имеют равные права с мужчинами?

– Всё понятно, то есть вы, Уламова, освобождённая женщина Кавказа. Похвально, похвально.

Свободная-то свободная, а вот все радости студенческой жизни проходили мимо неё. Ни в колхоз на сбор урожая, ни на техникумовские вечера она не попадала. От колхоза её освободила справка со стройки о том, что она необходимый работник. Марина действительно работала на стройке каждое лето. Вечера заканчивались поздно, когда автобусы уже не ходили. Одногруппницы предлагали ей остаться на вечер и переночевать в общежитии, но Марина отказывалась, ссылаясь на необходимость заниматься с братом. На самом деле ей совсем не хотелось, чтобы в Боевом начали болтать о том, что Уламова пошла учиться в мужской техникум для того, чтобы гулять. Мысль о том, что о ней могут плохо подумать, была невыносима.

Годы учёбы хоть и тяжелы были, но пролетели быстро, и уже к девятнадцати годам Марина получила диплом о том, что она является техником по гражданскому строительству. Всё лето и осень, вместо того чтобы отдохнуть после учёбы, Марина в поте лица трудилась на стройке птицефабрики, которую должны были сдать к очередным ноябрьским праздникам. Ей нравилась её работа. Её душа погружалась в состояние восторга, когда от каждого мазка её кисти серые унылые стены становились белыми, двери – жёлтыми, а заборы – зелёными. Ей на удивление нравился запах красок. Наконец, ей очень нравилось, что народ на стройке, по преимуществу некавказский, относился к ней как к обычному человеку, не заставляя жить по раз и навсегда установленным горским законам. На торжественном собрании в честь сдачи птицефабрики Марину отметили как одного из лучших работников и даже как «комсомолке, передовичке и просто красавице» предоставили право перерезать красную ленточку на входе в новый птицеводческий комплекс.