Ирина Буторина - Кавказский роман. Часть II. Восхождение

– Понимаешь, непонятно мне, – с раздражением ответил Сашка, – зачем иностранцев назвали? Ведь основная идея фестиваля – дружба молодёжи, а дружить заставляют под присмотром и только на определённую тему. Я москвич, а за всю жизнь ни одного живого негра не видел, а тут всяких поехало, что же, только смотреть – и всё? Их-то, наверное, не предупредят, на какие темы можно с нами говорить. Начнут спрашивать: «Где живёшь?», «Что делаешь?» – а мы им что? Как у Чуковского: «„Му“ да „му“, а к чему, почему – не пойму!» Ну, скажут, и советская молодёжь! Сплошные бараны.

– Бараны не мычат, а блеют, – зачем-то поправил Гейдар. – Думаю, просто надо подальше от них держаться. К тому же что ты кипятишься? Ты что, языки знаешь?

– Представь себе, знаю, английский и немецкий. Предки заставляли учить, а вот практики нет, а что язык без практики?

Гейдар с уважением посмотрел на Сашку:

– Здорово, а вот я языков не знаю. У нас в школе то преподавателя не было, а потом прислали одного с испанским языком, но я решил, что он мне ни к чему, и ничего, кроме: «Но пасаран», не запомнил.

– Ну, кто не знает «но пасаран»? Вопили, вопили, что фашизм в Испании не пройдёт, а чем дело кончилось? До сих пор правит у них фашист Франко. Так что правильно ты этот язык не учил, ни к чему он. Всё равно поболтать не с кем.

– А испанец нам говорил, что на этом языке полмира разговаривает.

– Правильно, только нам-то, что до этого? Тут вон с камрадами из Восточной Германии хрен пообщаешься, – мрачно закончил Сашка, – а на английском вообще никто из коммунистических стран не говорит. Так что зря я его учил. Говорил предкам, разрешите мне лучше больше музыкой заниматься, а они упёрлись.

– Ты им сообщил, что в Москве будешь? – поинтересовался Гейдар.

– Зачем?

– Как «зачем»? Повидаться, что, неужели не соскучился?

– Да ну их. Придут на концерт и опять занудят: «Зачем институт бросил, чтобы на бубне стучать?» Я этого наслушался досыта, так что обойдусь. Да и не до них. Нельзя с иностранцами – мы с нашими общаться будем. Девчонки, надо полагать, со всего Союза приехали. Вот раздолье, – сказал он, повеселев.

Когда на фестивальных улицах Москвы их окружила разноликая и разноязыкая толпа, удержаться от общения с ними было тяжело не только разговорчивому Сашке, но и сдержанному Гейдару. От наводнения никогда ранее не виденных африканцев в просторных цветных одеждах, индусок в сари, латиноамериканцев в сомбреро и парней в клетчатых ковбойках и потёртых полотняных штанах кругом шла голова.

– Смотри, как иностранцы плохо одеты. Большинство в национальных костюмах. Остальные в простых рубахах и в этих потёртых штанах, – сказал как-то Гейдар другу. – Правильно говорят, что живётся им тяжело, не то что у нас.

– Эх ты, темнота! – возразил Сашка. – Это не простые штаны, это джинсы, которые сейчас во всём мире входят в моду. Я читал, что в скором времени в джинсах будет ходить основная часть населения планеты, так удобны и практичны эти штаны.

– И женщины? – удивился Гейдар.

– И женщины, как это ни странно. Это мнение одного модного портного из Америки. Я в одном американском журнале читал. У предков был ученик – сын дипломатов. Они и попросили его принести неадаптированный английский текст, чтобы я мог почитать настоящий английский, а не прилизанный текст учебников.

– Может быть, но про женщин он наврал, – упрямился Гейдар. – Женщины в брюках ходить не станут. По крайней мере мусульманки, – добавил он.

– Во-первых, скоро с религией будет полностью покончено, – авторитетно заявил Сашка, – к тому же эмансипация, ты что-нибудь о ней слыхал?

– Конечно, это борьба женщин за равноправие. Праздник Восьмое марта мы тоже празднуем. Права – это понятно. Женщины тоже могут работать, участвовать в выборах и так далее, но соблюдать обычаи они обязаны всё равно.

– Мать моя историк, говорит, что настоящая женская эмансипация – это возможность не только работать, но и жить так, как женщина считает нужным. Знаешь, они с отцом на эту тему спорили до хрипоты, но к согласию всё равно не пришли, так что давай закончим на эту тему. Посмотри лучше, как хороша вон та девчонка. А будь она в обтягивающих попку джинсах? Просто фантастика! И эта фантастика будет. Это я тебе говорю. Смотри, как наш народ к прогрессу тянется. Просто залюбили иностранцев до смерти. Вон смотри, две тётки пирожки напекли и суют их в руки голодающих трудящихся. И чего, дурачьё, упирается? Нам бы этих пирожков…

Действительно, простые москвичи, не запуганные шпионскими страстями, любили гостей фестиваля искренне и неистово. Их наперебой приглашали в гости, совали в руки русских матрёшек, которые продавались на каждом шагу, пытались подкормить на улицах или тащили в гости покушать, уверенные в том, что гости дома недоедают. Гости смотрели на хозяев с удивлением цивилизованного человека, приехавшего в гости к аборигенам. Вежливо откусывали пирожки, а потом незаметно кидали их в урну. С опаской заходили в густонаселённые и захламлённые коридоры московских коммуналок, чтобы выпить водки под нехитрую закуску, кивая головой и улыбаясь ничего не понимающей улыбкой на откровения хозяев, излагаемые на незнакомом русском языке. Говорили москвичи о солидарности трудящихся, о великой правде коммунизма, о широкой русской душе, готовой отдать последнюю рубаху за воссоединение пролетариата во всём мире. Гости даже представить себе не могли, что главное чувство, которое питают к ним хозяева, – это жалость о тяжёлой судьбе угнетённых братьев по классу, эксплуатируемых и ведущих полуголодное существование. Охотно гости участвовали только в обмене сувенирами. Особенно в ходу был обмен шляпами, платками, шарфами и даже рубашками. И очень скоро в Москве появились москвичи, одетые в ковбойки, и иностранцы в модных в ту пору в Союзе куртках-вельветках с молниями. Русским было невдомёк, что большинство гостей относится к фестивалю, как к карнавалам, которые не редкость в любой стране.

Гейдар смотрел на улыбающиеся жёлтые, чёрные и белые лица гостей фестиваля с нескрываемым восторгом. «Вот ведь все они любят нас. Нашу огромную многонациональную страну, победившую страшное зло на земле – фашизм». Смутился он, только когда мексиканец в широченном сомбреро после его выступления подошёл к сцене и стал протягивать ему эту удивительную шляпу, приговаривая:

– Ченч, ченч.

Гейдар, решив, что мексиканец дарит эту замечательную шляпу, перепугался.

– Нет-нет, я не могу взять, она дорогая, – отступая под напором гостя к сцене, отнекивался он.

– Он же тебе её не даром даёт, – услыхал он голос Сашки. – Простит обменяться. Он тебе сомбреро, а у тебя просит папаху.

– На Кавказе, откуда я родом, есть такой обычай – дарить гостю понравившуюся ему вещь, – с истинно кавказским достоинством произнёс Гейдар, протягивая папаху мексиканцу.