Татьяна Новоселова - Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

Вскоре спина и низ живота нестерпимо заболели, и она беспокойно заходила по избе. Родившая к тому времени девять детей Матрена бегом помчалась в колхозную контору за подводой. Враз к дому подъехала лошадь, и будущую мать срочно посадили в розвальни. Ее повезла бойкущая молодая женщина, и тоже Лиза. С перепугу она быстро погнала лошадь, ударив ее вожжами.

– Ничего, Лизуха, не бойся, не стрясу, так далеко увезу. Зимой люди крепкие рожаются.

Лошадь понеслась во всю прыть и на повороте к Ленску вымахнула маму в сугроб.

Лиза повезла беременную сразу в медпункт, в котором была родильная комната. Рожениц там не было. Акушерка Роня, эвакуированная из Ленинграда, да наша односельчанка Татьяна Константиновна, санитарка, тихо беседовали у натопленной печки. Маму еле-еле ввели и сняли верхнюю одежду, не успели даже надеть на нее все казенное, как она благополучно освободилась от бремени. Ребенок был в рубашке. Сразу нельзя было понять, девочка это или мальчик. Разорвав рубашку, Роня радостно воскликнула:

– Лиза, какая у тебя будет счастливая дочка!

А Татьяна Константиновна тут же спросила:

– Какое имя дашь дочери?

– Руфа или Роза.

– Собачьи имена! – гневно произнесла острая на язык и прямая в высказываниях Татьяна. В селе она слыла женщиной с твердым характером и крутым нравом. – Я тоже принимала роды, вот и нарекаю ее Татьяной. Таких Татьян надо чтоб на свете было боле.

Что она имела в виду, говоря эти слова, мама не узнала, а, как всегда, по своему обыкновению, перечить не стала, а только призадумалась. У нас в селе, и правда, все Татьяны славные, пусть будет еще одна. Имя хорошее, можно по-всякому назвать: Таня, Танюшка…

Слава Богу, что успела дойти, а то бы на лесозаготовках родила и загубила бы, наверное, дочь. Вот только прискорбно, что семь дней не отдохнула. Человек родился у Шестаковой Елизаветы Харитоновны в 6 часов вечера 27 декабря 1943 года в селе Ленское Туринского района Свердловской области.

Она быстро пришла в себя и даже пожаловалась женщинам, как крепко кто-то подшиб ее в Фадюшино с товаром.

– Хорошо, что еще топором не зарубили за эти три метра, оставили душу на покаяние.

Такие вот были времена. Прожив долгую жизнь, мама так и осталась равнодушной к деньгам и собственности, а вот эти украденные три метра ситца всегда жалела и всякий раз говорила при этом, что от пули можно укрыться, а от угрызений совести никуда не убежишь.

Татьяна Константиновна, как только мама оклемалась от родов, тут же подошла к ней: «Ты ведь у нас, Лиза, от скуки на все руки, давай-ка вяжи носки, нечего разлеживаться». Что мама и сделала, уважила Татьяну. На третий день после родов роженицу отправили домой, точнее, в нижний этаж когда-то двухэтажного, родового гнезда, ставший к тому времени полуподвальным помещением. Верхний этаж нам уже не принадлежал, его продали в войну сельсовету от большой нужды. Деньжонки быстро проели. Сейчас там временно жили эвакуированные из Ленинграда.

Мама рассказывала, что закутала меня в старое тряпье, а сверху в изношенную шаль и вошла со мной в низ. Дома положила в зыбку, висевшую на гибком длинном шесте, один конец которого упирался в дальний угол потолка низа. В избе было холодно и грязно, вода в кадочке и ведрах покрылась тонкой корочкой льда, а тут еще оказалось, что печь дымила. Стены низа были прокопченные. Хлеба – ни крошки, даже горсть муки не найдешь. Потом обнаружила, что дров не было ни полена. Тут она беспомощно села на лавку и тихо заплакала. Как говорится, худо тому, у кого нет ничего в дому. Так началась наша семейная жизнь под названием «двое после войны». В таких обстоятельствах человек идет к людям с протянутой рукой.

Она знала, что ни у кого ничего лишнего нет, у каждого своя семья, много не выпросишь, но все же надеялась, что мир не без добрых людей. Соседи дали, как говорится, кто что мог. На другое утро мама пошла к моему родному деду по отцу Егору Демидовичу Шестакову, он был тогда председателем нашего колхоза «Красный пахарь». На ее просьбы о помощи он ответил, что скоро будет Пленум сельсовета, там и будем решать этот вопрос, а пока «возьми котелок да иди к Марфе, может, она чё и даст». Марфа Никифоровна была его женой.

Ей врезалось в память, как перед возвращением в Ленинград к нам вниз зашла Роня, принимавшая первой меня в свои руки от Бога. Роня, войдя в избу, села на лавку и напутствовала на прощание маму:

– Бейся из последних сил, Лиза, но расти дочку. Много сейчас одиноких женщин, не тебя одну эта участь настигла. Ты, главное, дочку учи, воспитывай, а потом, кто знает, может, будешь гордиться ею всем на зависть, а себе – на удивление. Лучшей жизни еще долго не будет. Главное сейчас – не терять надежды.

На что мама ответила:

– Ничего, Роня, живы будем – не умрем.

Война надолго изувечила наше село. Она отняла у всех радости жизни, а оставила взамен горе, слезы, испытания. Она поселила в каждую избу голод и тревогу.

Особенно тяжело приходилось женщинам. Они выполняли непосильную для них работу. Дети в семьях ушли на второй план. Которые дети были постарше, зачислялись в помощники, а то и хуже: каждый ребенок – это был рот, а его надо кормить. Каждый рот был на счету. Особенно тяжело было в тех семьях, где кормилец не вернулся с войны, оставив дома ораву детей да очень старых родителей, их надо было допаивать, докармливать «до краю». Нередко в таких случаях матери говорили в сердцах: «С рук, с ног съели меня совсем», а после смахивали слезу и добавляли: «Прости, Господи».

Еще в детстве я поняла, что в жизни страшнее голода, холода и униженного состояния нет ничего. Наша семья состояла из двух человек, я и мама, без собственной крыши над головой. Мы довольно долго жили вместе с теткой Марией и ее сыном Яшкой, который был старше меня на 10 лет. Тетка Мария была женой не вернувшегося с войны брата мамы, Петра. Она всякий раз напоминала маме, что мы всего лишь ей квартиранты, потому командовала, понукала, как хотела, но угодить ей было почти невозможно. «Хоть масла на голову лей, для нашей Марии – все вода», – подчас говорила мама. Однако тетка шла за советом только к маме, ценила ее за золотые руки. Да мы и перебивались мало-мальски только благодаря ее рукам. В селе мама слыла первой рукодельницей, но в войну это ушло на второй план.

Надо сказать, что всем тогда было несладко. Помню, как от недоедания и непосильного труда случилось с теткой Марией что-то неладное: стала она беспорядочно бегать по избе, хватать и бросать все, что попадет под руку, а пол и вовсе не могла путем вымыть – тут помоет, убежит, в другом месте помоет, тряпку не отожмет, воду расплещет, а потом и вовсе упала на пол и зарыдала.