Владимир Козлов - КГБ-рок

– Что у тебя с фильмом? – спросила Лиза. – Есть новости?

Лиза – с короткой стрижкой, в черном платье с глубоким вырезом – и Стас – темноволосый, слегка курчавый, под тридцать, в коричневом вельветовом пиджаке – сидели за столиком кафе у окна.

Стас наморщил лоб, покрутил головой.

– Послезавтра худсовет на студии, – он вынул из пачки «Явы» сигарету, взял зажигалку, прикурил, затянулся, выпустил дым. – Там все и решится. Или студия будет рекомендовать фильм к запуску – и тогда уже следующая стадия, Госкино. Или…

Лиза посмотрела в окно. В брызгах фонтана играло солнце.

– Мне позвонил какой-то парень, Алексей, – сказала Лиза. – Сказал, что Гоша дал ему мой телефон. Он собирает группу. Предложил мне попробовать у них петь.

– А что за группа? Что они хотят играть?

– Сказал, что панк-рок.

– А ты что сказала?

– Что почему бы и нет. Договорились встретиться завтра вечером и поехать в Дом культуры – они там репетируют. Где-то в Ховрино.

Стас потушил сигарету в пепельнице.

– Я не слишком много слушал панк-рока, но «Секс пистолз» мне понравились. Веселые такие ребята, орут дурными голосами. Ты слышала их?

– Ага.

– Ну что, пойдем?

Лиза кивнула, встала, отодвинула стул, пошла к выходу.

Стас взял со стола сигареты и зажигалку, положил в карман пиджака, пошел за ней.

Лиза и Стас вышли из подземного перехода.

У памятника Пушкину стояли два десятка парней в черных рубашках, с белыми повязками на рукавах. На повязках были от руки нарисованы свастики.

Прохожие оборачивались, останавливались, смотрели на парней. Рыжеволосый мужчина в кожаном пиджаке поверх мятой футболки быстро писал в блокноте, время от времени оглядываясь по сторонам.

Один из парней – высокий, с короткими светлыми волосами – кричал:

– Коммунистическая диктатура уже более шестидесяти лет угнетает Россию! Только национал-социализм способен ее победить!

– Что это такое? – спросила Лиза.

– Понятия не имею, – Стас пожал плечами.

Лиза и Стас остановились.

Парни вскинули руки в нацистском приветствии. К ним подбежал милиционер в плаще, с погонами сержанта, заорал:

– Что за сборище? Почему нарушаем общественный порядок?

Парни захохотали.

Главный снова вскинул руку, остальные повторили за ним, закричали «Зиг хайль!».

Один из парней достал из сумки пачку листовок, швырнул вверх. Пачка разлетелась. Листовки посыпались на тротуар. Некоторые прохожие стали их поднимать.

Мужчина в коричневой куртке схватил одного из парней за плечо.

– Я тебе счас ебало разобью! Фашист тут мне нашелся! У меня отец погиб на войне!

Два других парня оттолкнули мужчину.

Лидер сделал знак – скрестил перед собой руки. Парни стали быстрым шагом расходиться в разные стороны. Сам он прошел метрах в двух от Лизы и Стаса.

Встретился глазами с Лизой, скрылся в толпе.

– Ну и что же это было? – Лиза посмотрела на Стаса.

– Однозначно что-то очень странное, очень редкое и очень запрещенное, – сказал он. – Оказался бы здесь оператор с камерой – это такие были бы кадры…

Лиза подняла с тротуара листовку с отпечатком ботинка. На ней были нарисованы свастика, перечеркнутый серп и молот и надпись: «Да здравствует победа национал-социализма над коммунизмом!».

Сержант снял фуражку, почесал потный лоб. Покачал головой.

К нему подошел рыжеволосый, сказал с сильным акцентом:

– Здравствуйте! Я корреспондент The New York Times. Меня зовут Гленн Старк. Вы можете комментировать, что это происходило?

Сержант надел фуражку, махнул рукой. Корреспондент отошел.

Оля – немного за двадцать, в бежевом плаще, колготках телесного цвета, коричневых туфлях на невысоком каблуке, с длинными светлыми волосами, собранными в хвост – зашла в гастроном.

В мясном отделе стояла очередь. Люди, крича и отталкивая друг друга, хватали с прилавка «суповые наборы» – завернутые в полиэтилен кости.

Оля прошла в молочный отдел. Посреди прилавка, в луже протекшего молока, лежал красно-синий треугольный пакет.

Оля спросила у продавщицы:

– Молоко еще вынесут?

– Нет, сегодня уже все.

Оля взяла с соседнего прилавка две бутылки кефира с зелеными крышками из фольги.

На улице у магазина курили четверо парней лет семнадцати. Каждый держал в руке по бутылке пива. Парни посмотрели на Олю.

Она, не глядя на них, свернула за угол дома, прошла через двор.

Оля открыла дверь подъезда, поднялась на два пролета. На стене рядом с ободранной дверью квартиры номер 17 было выцарапано:

«Гоша – урод, хуй».

Оля покопалась в сумочке, нашла ключ, отперла дверь, потянула за ручку, вошла в маленькую прихожую, включила свет.

В комнате Анатолий – лет сорока пяти, невысокий, худой, с прилипшей ко лбу прядью редких волос – печатал на машинке. Он обернулся, хмуро кивнул.

Оля зашла на кухню, открыла холодильник, поставила кефир. Вернулась в комнату. Села на бордовый диван. Обивка в нескольких местах была прожжена сигаретами.

Анатолий продолжал печатать на машинке. Кроме письменного стола и дивана, в комнате были только книжные шкафы. Книги в них были навалены как попало, торчали.

Анатолий достал из печатной машинки лист, добавил к стопке других. Взял из пачки «Беломора» сигарету, чиркнул спичкой, прикурил, затянулся.

– По «голосам» передали, что на Пушкинской площади была фашистская демонстрация, – он кивнул на радиоприемник VEF-216 рядом с пишущей машинкой. – Странно. Там обычно собираются диссиденты – в защиту политзаключенных. Каждый год. Раньше пятого декабря, когда это был День конституции, а потом стали десятого – в День прав человека. А тут какие-то фашисты. Странно это.

Анатолий сделал затяжку, затушил сигарету в пепельнице, встал, резко отодвинув стул. Подошел к дивану, сел рядом, сунул руку под юбку Оли, потянул вверх. Его длинный ноготь зацепился за колготки, по ним побежала стрелка.

Оля и Анатолий лежали на диване, укрывшись покрывалом.

На полу валялась в куче их одежда.

У соседей за стеной работал телевизор:

– …в Афганистане будет отмечаться четвертая годовщина антифеодальной национально-демократической революции, открывшей дорогу к социальному прогрессу и национальному обновлению. В строительстве новой жизни революционный Афганистан опирается на всестороннюю поддержку Советского Союза…

– Мы не можем сейчас себе это позволить, – сказал Анатолий. – Моя ситуация крайне неопределенная. Вот если решится вопрос с эмиграций – я имею в виду, если решится положительно, тогда все будет совсем по-другому… Да, кстати, когда ты собираешься поговорить с отцом?