Владимир Козлов - КГБ-рок

Гоша взял бутылку портвейна, налил в граненые стаканы себе и Лизе. Наклонился к ее уху, кивнул на лысого бородатого мужчину, сидящего на углу стола.

– Лопацкий, хозяин квартиры, – сказал он. – Ты зря стремалась идти. Здесь многие друг друга не знают. Вообще абсолютное большинство пиплов на его вечеринках – совершенно левые, он с ними едва знаком. Приходят выпить и пожрать на халяву. А он и не против, у него насчет мани все в норме. Фарцует иконами. Но, в отличие от многих барыг, не жадный – может запросто выдать каким-нибудь бедным ленинградским музыкантам, приехавшим на квартирник, стольник на опохмел. Ему нравится быть таким меценатом, подкармливать бедствующих богемных пиплов.

Лиза дожевала бутерброд с сервелатом, взяла рюмку, сделала глоток.

Напротив сидели двое мужчин – один лет сорока, маленький, щуплый, коротко стриженный, в очках, другой – лет на десять моложе, с волнистыми длинными темными волосами. К их разговору прислушивался всклокоченный парень в косухе, разрезанной в нескольких местах, с вырванными заклепками.

– Концептуальная литература пока никак не использовала ресурс говна, – сказал длинноволосый. – А мне кажется, что в нем есть огромный потенциал. Начиная с самой процедуры испражнения до всевозможных сексуальных смыслов, которые можно придать говну…

Щуплый нахмурился.

– При всем уважении к вашему творчеству, Володя, понять ваш интерес к подобным темам я не смогу никогда. Для меня все, что связано лишь с физиологией и не несет в себе никакого духовного начала, – категорическое табу.

Парень в косухе встал, взял свою тарелку, отошел от стола.

– Я считаю, что, каким бы западником ни был человек, отказываться от русских корней – это просто грешно, – продолжал щуплый. – Извиняюсь, конечно, за высокопарность, но в наших корнях есть какая-то особая святость, которая западному человеку не свойственна.

– Все это попахивает великорусским шовинизмом, Лёва, – сказал длинноволосый.

– Ни в коем случае. Ты, Володя, прекрасно знаешь, что мне как еврею это совершенно не близко. Я говорю лишь о духовном начале в противовес чисто физиологическому…

Вернулся парень в косухе, сел на свое место, поставил на стол тарелку. На ней лежала коричневая колбаска. Парень разделил ее вилкой на кусочки, сунул один в рот, начал жевать.

Длинноволосый поглядел на парня, принюхался, выбежал из-за стола. Щуплый тоже вскочил.

Гоша захохотал, показал парню большой палец.

– Гад, ты – молодец! Всегда в своем репертуаре! Как говорится, безумный род людской, кривляйся и пляши!

Сидящие рядом с Гадом отсаживались подальше, некоторые уходили из-за стола.

– Это что, действительно… оно? – спросила Лиза.

– Ну да… – Гад заулыбался.

Лиза встала из-за стола, схватила со спинки стула холщовую сумку. Прошла через комнату, вышла на балкон.

Внизу по Садовому кольцу проезжали машины с зажженными фарами.

Лиза достала из сумочки пачку сигарет, взяла одну. Обернулась. В глубине балкона стоял парень. Он вынул из заднего кармана джинсов зажигалку, прикурил Лизе, потом себе. Огонек зажигалки осветил его лицо.

Лиза сделала затяжку, выпустила дым, посмотрела на парня.

– Это ты был пару дней назад на «Пушке»?

Парень кивнул.

– И ты действительно фашист? – спросила Лиза.

– Нет, я самый обычный антисоветчик.

Лиза улыбнулась.

– И этим я не сильно отличаюсь от девяноста пяти процентов людей, которые сейчас находятся в этой квартире, – сказал парень. – Как тебе перформанс Гада с говном?

– Прикольно по концепции, но не совсем в моем вкусе.

– Как тебя зовут?

– Лиза.

– Я – Андрей.

Осипович – в джинсах “Levi's” и черной рубашке – танцевал в толпе парней и девушек.

На стене моргали огни цветомузыки – синий, желтый, зеленый и красный.

Из колонок звучало:

Осипович с девушкой в зеленом платье и еще две пары топтались посреди зала. Остальные стояли группками у стен.

Звучала песня:

Песня закончилась.

– Пошли, может, покурим? – спросил Осипович.

Девушка кивнула. Они прошли по полутемному фойе, вышли на крыльцо.

На столбе горела лампочка без плафона, освещала красный транспарант на стене дома культуры с буквами «Ленинизм – наше знамя» и портрет Ленина над ним.

Осипович достал пачку «Ту-134», вынул две сигареты, прикурил зажигалкой девушке и себе.

Он спросил:

– Как тебя зовут?

– Наташа.

– Александр.

Девушка улыбнулась, сделала затяжку.

– Ты учишься где-нибудь? – спросил Осипович.

– Не, работаю. На «Мосэлектрофольге».

– Живешь с родителями?

– Не, в общаге. Я не с Москвы, – она бросила сигарету, раздавила носком туфли. – Общага здесь недалеко, на улице Ремизова. Сначала немного пройти по Электролитному…

– Проводить тебя?

Наташа кивнула. Из-за поворота выехал КамАЗ-самосвал, громыхнул, проезжая лужу.

Осипович подошел к окну, посмотрел на пятиэтажный кирпичный дом с вывеской «Детская библиотека» на первом этаже.

Он отвернулся от окна. В комнате у каждой стены стояли по две железные кровати с почерневшими хромированными спинками. Три из них пустовали. На протянутой между кроватями веревке висели лифчики, колготки, женские трусы.

– Где твои соседки? – спросил Осипович.

– Разъехались по домам. Выходные же.

Наташа села на кровати, прислонилась к стене. Завернулась в одеяло в дырявом пододеяльнике. К ободранным обоям были приклеены фотографии девушек с упаковок колготок и портрет Бельмондо из журнала «Спутник кинозрителя». Зеленое платье, в котором Наташа была на дискотеке, валялось на соседней кровати вместе с джинсами и рубашкой Осиповича.

– Им хорошо, – сказала Наташа. – Они все с Подмосковья. Сел на электричку – и через час будешь дома. Это мне на поезде двое суток почти… Ты знаешь вообще, что это за жизнь – по лимиту? Ты знаешь, через сколько еще лет я получу прописку? Вам, москвичам, хорошо…

– Я сам не москвич. Я из Минска. Снимаю комнату…

Осипович взял с тумбочки сигареты, зажигалку. Спросил:

– Будешь?

Она тряхнула головой.

– Все, уходи!

– Что значит – все, уходи? – Осипович щелкнул зажигалкой, прикурил, затянулся, выпустил дым.

– То и значит!

Осипович сел на кровать рядом с девушкой. Протянул руку, взялся за край одеяла, потащил вниз. Показался сосок левой груди. Наташа схватила его руку. Короткие грязноватые ногти впились в кожу.