Алексей Аимин - Дуремары перестройки. Так все и было

Народ возмущался такими вылазками. Особенно выступал какой-то благообразный старичок, которого уже раза четыре выкидывали из очереди. Он взывал к благоразумию, цитировал классиков марксизма вперемешку с заповедями из Ветхого завета.

– Приятный старикан, – отметил Снетков – такие старички обычно получаются из хорошеньких культурных мальчиков. Ну что, знакомых нет?

Окинув взглядом передние ряды, я отрицательно покачал головой.

– Зато у меня есть, – бодро заявил Василь и неожиданно направился к железнодорожной насыпи. Там со стороны вокзала несколько человек в оранжевых жилетах толкали тележку с промасленными шпалами.

Через пару минут к заветному окошку не спеша направился перепачканный мазутом и еще неизвестно чем верзила. Впереди метров на пять от него бил по носам запах пота и креозота.

– Граждане! – громовым басом произнес он – Вот, вы здесь культурно отдыхаете, а у нас работа без смазки стопорится. Ну-ка, посторонись, а то и запачкать могу.

Как по мановению волшебной палочки, в толпе образовался коридор, и верзила свободно отоварился. Вопросов и замечаний со стороны очереди не возникло. «Боевая свинья», наблюдавшая эту картину со стороны, с завистью проводила великана взглядом.

– Гегемон! Такому разве откажешь? – негромко констатировал появившийся Снетков – Пошли! – это уже звучало как приказ.

Через пару минут он меня знакомил с верзилой.

– Ванятка – мой бывший кореш. Мы и теперь дружбу водим, вот только он пить бросил, говорит больно опасно.

Однажды на спор перед ноябрьскими праздниками на центральной площади взял да и перевернул трибуну. А потом еще двух появившихся милиционеров с места на место переставил. Так ему чуть участие в государственном перевороте не припаяли.

Ванятка стоял и добродушно улыбался двумя щербинами, одной сверху, другой снизу.

– Ну ладно, спасибо друже, – поблагодарил Снетков, забирая чуть испачканные поллитровки.

– Ох, Ванятка, страна итак план по стали не выполняет, а тебе еще коронки надо вставлять. Где ж мы ее теперь наберемся?

Верзила хмыкнул и направился догонять своих. Снетков посмотрел ему вслед и глубокомысленно изрек:

– Бог сам порой не знает, на что он способен.

Теперь мы пошли вдоль железки в обратном направлении. Я был ведомым и потому шел на полшага сзади.

– Блестяще! – сказал я, мысленно возвращаясь к предыдущему эпизоду.

Снетков был доволен произведенным впечатлением:

– Голь на выдумки хитра, а особенно с утра!

– Сам придумал?

Снетков слегка замялся:

– Может сам, может народ. Вот так возьмешь и чуть подправишь услышанное. И чье теперь это? Твое? Народное? А чтоб никому не обидно было, надо из народа не выходить, а в нем оставаться. Вот и получится: если ты народ, а слова народные – значит, они твои.

Свернули направо, и на нашем пути возник магазин, прилепленный к кирпичной пятиэтажке. Вывески на нем не было. Да и зачем, через огромные витрины и без нее хорошо видно, стоит туда заходить или нет. В городе его называли по-разному: стекляшка, аквариум, иногда бородавка.

Тогда это был шикарный закусон

– Надо и на зубок что-то взять, – рассудил Снетков.

У одного из отделов глухо ворчала очередь. Давали талонное сливочное масло по 400 граммов на лицо с талоном. Продавщица огрызалась от замечаний на недовес.

– Во, – обрадовался Снетков, – то, что надо! – он указал кивком в сторону рыбного отдела. Половину прилавка-холодильника занимали трехлитровые банки с зелеными помидорами, вторую – выложенные в форме пирамиды баночки с килькой.

– Слушай, – кивнул на помидоры Василь, – как ты думаешь, чего они их зелеными закатывают?

Я пожал плечами:

– Может, созревать не успевают?

– Слаб ты, Алекс, в экономике. Тут ведь безотходное производство. По таким «ягодкам» и в сапогах можно ходить – им ничего не сделается. А в нормах списания при транспортировке и обработке про цвет ничего не сказано.

Кому-то очень удобно жить в этой стране вечнозеленых помидоров!

Мы взяли две банки кильки, половинку хлеба и подошли к молочному отделу. Недружелюбные старушки, жаждущие намазать булочку маслом, на нашу просьбу отпустить штучный товар без очереди громко забубнили:

– Им бы только рожи залить!

– Не рожи, а морды!

Спор по части наших «удостоверений личности» мог разгореться не шуточный, но в отличие от бабок, продавщица отнеслась к нам лояльно. По ее виду явно было видно: бабки ее достали, а мужиков она любит.

Отоварились тремя плавлеными сырками. Сырки были явно не первой свежести, чуть затвердевшие, и назывались «Дружба». В этом я увидел знак свыше: именно такой твердой и долговечной должна быть наша дружба.

Тут в магазин вошла блондинка в спортивном костюме с буквой «Д» на груди. Ее появление не осталось незамеченным – яркая, эффектная. Даже у мужиков с ослабленным зрением на таких взгляды останавливаются, а у меня со зрением тьфу-тьфу-тьфу… Я тронул Снеткова за локоть:

– Вот какие кадры у нас за «Динамо» выступают! Прям какна картине Самохвалова.

Девушка с ядром. Худ. Самохвалов

Василь, скосив глаза, улыбнулся:

– Когда я года два назад к ней клеился, она тоже в такой куртке ходила. И знаешь, что она мне сказала? Что буква «Д» означает девушка.

– И что еще до сих пор?..

– Не думаю, – рассовывая сырки по карманам, ответил Снетков, – скорее всего, теперь это «Д» означает дама. Или еще короче – дам.

– Циник!

Снетков улыбался. При выходе из магазина мы еще раз взглянули на блондинку, унося хоть какое-то приятное впечатление от этого заведения.

Все больше появлялось ощущение праздника, и я чувствовал, что этот праздник продлится долго.

По пути Снетков успел просветить меня относительно хозяина однокомнатной квартиры, куда мы направлялись. Степа Пчелкин по его словам, был незаурядной личностью, талантливым журналистом, загнанный жлобами с партийными билетами. И семейная жизнь у Степы не сложилась. Снетков объяснил это с присущим для него шармом:

– Красивых женщин видел он немало – но больше все же Родину любил!

На скромную холостяцкую жизнь Степа подрабатывал статьями в местной газете, а по ночам сторожил.

– Очень болезненно воспринимает страдания народа – заключил свой рассказ Снетков – у него постоянно болит душа, – но не настолько, чтобы его можно было записать в душевнобольные…

На мое замечание по поводу того, что без предупреждения ходить в гости не очень удобно, Василь меня известил: