Артём Волчий - «Не наше дело»

А вот расстрелянные мной убивающие меня же мысли – навсегда не расстрелять. Даже сотней юмора пулеметов. Возможно, этому способствует своеобразный реванш кармы – еще даже не двадцатилетний дурачок, пытающийся косить под недавно прочитанного им Лимонова, расхваливает в философских беседах то, что, все-таки, резало человечество. Однако же, этот дурачок все еще ходит по лесу – тогда как другие дурачки, занимающие канавы, болота и ветки совсем других философских концепций, уже даже не ходят. Мне претит часто произносимая в таких случаях «чуть менее либералами, чем либералы „чуть совсем“» присказка про «наименьшее из зол», но для самых слабых глаз оставим эту присказку.

В итоге, в общем-то, из непонимания того, как товарищ-некоммунист Высоцкий умудрялся зарываться в книги, выросло то, что я теперь эти самые книги пишу. Из неостихов в нео… не буду повторять это слово, а то либеральные глазки начнет щипать.

А, пожалуй, все-таки буду. Неокоммунизм. Неокоммунизм!

НЕОКОММУНИЗМ!!!

Буду орать гремящей свободами улице именно это слово, орать, не рисовать символ на стенах домов, а просто орать. Ведь свастику-то куда легче рисовать, чем знак молота и серпа; я и сам-то этот знак рисовать не умею. По рисованию я заслуживаю твёрдую тройку.

Неокоммунизм!

И страх по синеве их вен!

Сладкий, истеричный страх, оправдываемый рваными фразами «Он че, ебнутый?», «Что за диванная критика…», «Это же не художественное произведение, максимум публицистика какая-то…» – о да, о да, о да! Но подождите-подождите, будет вам художественное, с метафизикой обещанной и со всем прочим.

На секунду можно представить, что я – прикованный к батарее человек, которого пытают либералы и монархисты. В сущности, если воспринимать это все как метафору – то это кристально чистая правда. Отопление в этом году дали вполне себе вовремя, так что кричать мне еще удобнее, голосу не приходится превозмогать хриплость горла или что-то еще. Да и наручники – так, фикция; скорее я сам себя ими сковал, чтобы не дай Бог не ударить в зубы ни одному из моих истязателей. Не хочется невольно получить срок за, пусть и потенциальную, но все-таки – защиту Родины. Некоторые получают.

Наверное… нет, не наверное, а безусловно – это не лучший способ начинать прозу, но определенно и не худший, на фоне засилья слуг Сатаны в литературе. Человечество любит отказываться от ангелов, но постоянно плодить чертей, неверно поняв фразу «Люби да рожай». Увы.

О чем это будет? И почему это так похоже на вторую, публицистическую аннотацию?

Потому что не могу иначе. Как вообще существовать островку жизни посреди океана смердячего смога смерти – и без публицистики? Как? И без мата, за который я, кстати, забыл извиниться – выше одно словечко уже прогремело. Пожалуй, опять забуду.

Вы можете представить себе не матерящегося Эдичку, или Эдичку, не рассуждающего о политике, или Эдичку, не рассуждающего о социуме и политике посредством публицистики, оформленной единственно честным в мире способом – русским матом?

Я, если честно, Эдичку представить и без нескольких сцен, которые я благополучно пролистал, не могу. Оттого, что я их пролистал они, кстати, только сильнее укоренились в сознании самим фактом того, что они были. Ну да ничего. Это, так-то, создало ряд интересных метафор, и среди них я выберу, наверное, один из самых слабых вариантов метафорических интерпретаций тех сцен: «В принципе, вся жизнь типичного современного русского эмигранта в Америке – это ебля с негром-маргиналом». Нет, не извинюсь.

Вытеснить это бытовое для эмигрантского насекомого состояние может только факт реальной необходимости эмиграции, – и то, глядя на сегодняшних тараканов, которых таковыми можно назвать и без всяких метафор, уже и этот факт кажется не достаточно прочным, – либо же литература. Русская литература. Но, опять же, смотря, как читать. Некоторые читают так, что уж лучше бы добровольно арендовали какую-нибудь фавеллу в каком-нибудь американском гетто, полном негров, и устроили бы там бордель. А русская литература – это, между прочим, даже известный нам майский жук подкласса «Нате!» признает, – лучше половых сношений. Тем более, вот этих вот – таких не свойственных русскому духу.

В общем, к чему это я – да будет эта книга, – назло искреннему добру майского жука, радующегося солнышку Ивана Шмелёва, – легендой… – «живой» легендой! – легендой о русской злобе. О моей маленькой, – роста я небольшого, хотя в контексте «русской злобы» это еще более символично, – злобе, которая того и гляди заставит меня вскинуть конечность к солнцу, да, да, жук, ты почти правильно всё угадал!…

Но вскину я ее не по-нацистски, а так, чтобы солнце, которое уже лет так тридцать нам намекало на необходимость ему помочь, скатилось в мою раскрытую, а вовсе не выпрямленную, ладонь, и, прокатившись по предплечью, прыгнуло за шею, затем под футболку – и согрело спину. Я, такой злобный и оттого, разумеется, такой русский, слишком долго держал на спине ледники вашей безумной грызни. Особенно тошно стало, когда я осознал, что эти ледники давным-давно сформировали свастику. Солнце вытеснит пародию на солярный символ себя самого, растопит ваш поганый лёд – лёд, в сущности, даже и не холодный.

Этот лёд… он просто по факту – лёд. Просто по тому факту, что конкретно я, и еще пара-тройка людей, дрожим от холода при его приближении – или привыкаем, когда он слишком долго пролежал на наших спинах.

Но, в сущности – он даже не несет холода. Если ситуацию больше чем полвека назад, наверное, когда этот лёд был еще не льдом, но огнём окровавленных печей Германии, – если эту ситуацию перенести в сегодня, то, наверное, евреи даже не почувствовали бы жара, не почувствовали бы пламени. Они бы почувствовали только вползшую в души смерть.

Ведь, к сожалению, огонь, в отместку которому (и в горе по пожарам от которого) предки в России разожгли Вечный… не просто к сожалению, но к глубочайшему сожалению, этот огонь имел какой-то смысл. Ужасный, мерзкий, аморальный, уничтоживший моего предка, уничтоживший твоего предка, уничтоживший мир такой, каким его знали до этого, – он имел убийственный смысл – но имел. Слепая ненависть, обусловленная типичным льдом европейского сознания, но тогда еще не столь явно обретшим форму – вот, что было главным тогда. Конечно, абсурдное убийство по национальному признаку на стадии непосредственно обращения нации в пепел является уже не ненавистью, а просто похуизмом солдата, запихавшего в печь якобы ненавистное ему существо. С таким же похуизмом некоторые наши соотечественники порой выходят изничтожать «треклятых татаро-монголов» – только почему-то берутся не за тех, кто реально сделал что-то плохое, а за подметающих их же двор дворников. И берутся не из ненависти, нет – им просто похуй. Просто есть мода, и ей просто надо, не задаваясь вопросами, следовать.