Робби Стентон - Другие. Дэниел

Он выполз из своего логова, украл её крылья и принудил выйти за него замуж. Ничем другим, это странное мамино решение я объяснить не мог. Отец был скучным, сварливым брюзгой, который пребывал в состоянии хронического недовольства и искал повод затеять скандал. Женившись, он последовал Литтонской традиции и наплодил троих детей. Мы с Бекки удались на славу, но старший братец Гевин оказался редкой сволочью. Ему ничего не стоило столкнуть меня с лестницы, ударить или плюнуть в еду. Поднимать руку на Бекки он не осмеливался, но регулярно подкладывал ей дохлых мышей, ломал игрушечную мебель и скальпировал её кукол. За это, Олли регулярно и разнообразно его наказывал. Бекки была его любимицей и он приходил в ярость, стоило ей пустить слезу. На мои мучения ему было наплевать – папаша разговаривал со мной по необходимости, а в остальное время делал вид, что мы незнакомы. Я не знал, чем заслужил такое отношение, но не остался в долгу и вычеркнул его из нашей с мамой жизни. По ночам, засыпая, я представлял большой, красивый дом, где когда-нибудь поселюсь вместе с ней и Бекки. Наша маленькая семья будет самой счастливой и проживёт триста лет.

– Куда бы ты хотела переехать? – великодушно спросил я маму.

– Пока никуда – меня устраивает наш городок. Здесь безопасно и тихо. Я могу не бояться, что с вами что-то случится.

Беспокоиться ей и вправду было не о чем – Литтон был беден и невыносимо скучен, поэтому не привлекал ни туристов, ни преступников. Сами местные жители были очень бдительны. Они внимательно следили друг за другом и, узрев непорядок, немедля стучали властям. Промывка соседских костей была любимым развлечением нашего города. Полоскали их все – мужчины, женщины, старики и даже дети. Элен Блум сплетничать не любила. Она избегала Литтонское общество и ограждала нас от его болтливого влияния. Мы редко участвовали в городских праздниках, не играли на детских площадках и не общались с другими детьми. Нам разрешалось дружить только друг с другом и мама бдительно следила за соблюдением введенного ей закона.

– Маффины готовы и мы можем идти гулять, – объявила она, заглянув в духовку. – Как ты смотришь на то, чтобы прокатиться в Фишвиль? Я соскучилась за океаном.

– Я не хочу туда ехать, – завопила Бекки. – Там холодно и воняет рыбой.

Она валялась в кресле, уложив ноги на подлокотники. Я поспешил в комнату, чтобы, до прихода мамы, успеть заглянуть ей под юбку. Элен была начеку. Она прибыла в гостиную одновременно со мной и ловко сбросила ноги Бекки на пол.

– Милая, я уже говорила: эта поза неприлична и недопустима. Особенно, когда в доме живут мальчики, – строго сказала мама.

– А мне так удобно, – пробурчала Бекки.

– Удобство тоже должно быть эстетичным.

– Каким? – не понял я.

– Красивым, – мама присела на край дивана и, скрестив ноги, уложила их набок. – Девочка должна сидеть вот так, если на ней надеты юбка или платье.

Правильная поза не вызвала у меня эстетического энтузиазма. Она скрывала все интересные места и придавала Бекки вид занудной недотроги. Дабы усилить это впечатление, мама разгладила её кудряшки и нацепляла на них заколок. Затем, чтобы окончательно всё испортить, она напялила на Бекки уродливый коричневый свитер.

– Можно, я надену гетры? – спросила сестра, в попытке исправить положение.

– Нет, милая, они тебе не идут.

Мама вывела нас во двор и ушла за машиной. Бекки потёрла нос и, ковыряя землю носком ботинка, печально спросила:

– Почему я не нравлюсь маме? Что во мне не так?

Мне стало неловко: Бекки была неизменным объектом замечаний и придирок, в то время как я, пребывал в статусе идеального сына и был образцом для подражания.

– Это из-за папы? – словно услышав мои мысли, хныкнула Бекки.

– Не выдумывай. Мама тебя очень любит.

Сестра подняла голову и посмотрела на меня взглядом осиротевшего оленёнка Бэмби. Она пускала его в ход каждый раз, когда считала, что её обижают. Со временем, у моего организма выработалась ответная реакция: при виде «Бэмби», мне хотелось грозно зарычать, задвинуть Бекки за спину и, при необходимости, отдать за неё жизнь. Последующее четвёртое действие было более практичным и нашлось опытным путём. Я схватил упитанные щёки сестры и, глядя ей в глаза, уверенно сказал:

– Ты – самая красивая. В любом свитере и даже без гетр. И ещё, тебе очень идут сегодняшние трусы.

– Ты опять туда смотрел? – наигранно возмутилась сестра.

– Само собой.

Бекки захихикала и подставила мне шею. Я с удовольствием её обнюхал. У сестры был удивительный запах. В нём невероятным образом сочетались строптивая дерзость и ранимая беззащитность. На выходе это давало такой аппетитный коктейль, что я то и дело пробовал её на зуб.

– Дети, в машину, – позвала нас мама.

Мы забрались в наш неброский «Шевроле» и медленно покатили по улице. На углу, у двери булочной, стоял её владелец Эл. Он дымил сигаретой, задумчиво глядя в сторону заросших зеленью гор.

– Привет, дядя Эл, – заорала Бекки. – У вас сегодня будут пончики?

– Только для тебя, егоза, – по лицу Эла расползлись улыбчивые трещины. – Лиз сегодня задержалась, так что загляните через часок, миссис Блум.

Мама кивнула и направила «Шевроле» к выезду из города. Соседний городишко Фишвиль был так же сер и уныл, как наш. Его основатели последовали примеру Литтонских придурков и поселились в крошечной бухте, взятой в кольцо высокой скалистой грядой. Подступы к берегу охраняли их собратья помельче – выглядывающие из воды остроконечные зубцы успешно отпугивали яхтсменов и серфингистов. Остальных туристов отваживал сырой холод. Он круглогодично гостил в Фишвиле и частенько приглашал к себе в гости родственник-туман.

Поддерживая местные традиции, океанский берег встретил нас колючим ветром. Угрюмые волны сердито шумели и швырялись пеной. За этой неуёмной вознёй снисходительно наблюдали скалы. Их предводителем был высоченный утёс, прозванный местными «Волчья скала». Издали он, в самом деле, напоминал оскаленную волчью морду. Много лет назад, мой прадед Эсмонд Дэрни решил забраться на него во время бури. С тех пор его никто не видел. Удивляться было нечему: Эсмонд слыл городским сумасшедшим, регулярно откалывал подобные номера и надолго запомнился упорядоченным жителям Литтона. Встречая нас в супермаркете, старики то и дело заговаривали с мамой о его минувших подвигах. Мой дед, пытаясь от них отвязаться, сменил фамилию и стал зваться Джеймс Дэрни Блум. Затем он зачем-то передал это несуразное имечко отцу и тот, следуя традиции, присобачил его мне.

– Мам, что означает имя «Дэрни»? – спросил я.

– Похоже на французское слово «последний». Только ударение надо ставить в конце.

Читать дальше