Ирма Шерман - Тяжелый запах жасмина

– А что это ты так скоро вернулся? Ты что? Поссорился или что другое?

– Да нет, – ответил Жора. Он прошёл в комнату, сел на стул, который стоял недалеко от двери, и тихо сказал: – меня просто не пустили на территорию и прогнали, угрожая оружием.

И он подробно рассказал, что произошло у ворот того места, куда переселили евреев. Молодая гостья, заказчица, бабушкина клиентка, внимательно, не перебивая, слушала Жорин рассказ, а в конце тихо рассмеялась и вдруг как – то сразу стала серьёзной и с какой-то грустью сказала:

– Все они сволочи, убийцы и алкаши! Не обращайте, Жора, на них внимания. Ведь поднялась со дна вся осевшая там муть и встала, нависла над обществом, радуясь нынешнему смутному и опасному времени! – немного помолчав, продолжила. – А я вас, Жора, знаю. Я была в комиссии от ГОРОНО на приёме экзаменов, а также читала статью о вашем героическом благородном поступке. Как это было недавно, и как это было давно! – она снова задумалась, а потом как – то сухо произнесла: – Если вы хотите пройти на территорию, куда переселили евреев, то вам необходимо иметь пропуск, выданный нашей городской полицией.

– Но я не имею никаких отношений с полицией и, как видимо, никогда не буду иметь так называемого пропуска! – ответил Жора и, поднялся, собираясь уходить.

– Это как сказать! А вы знаете, кто у нас начальник полиции?

– Нет, не знаю и знать не хочу! – он повернулся к двери, но его остановила одна фраза, произнесённая женщиной.

– Ваш бывший педагог – Генрих Людвигович Шварцберг.

Жора резко повернулся и переспросил:

– Кто–кто?! Генрих Людвигович?!

– Он самый! – улыбнувшись, подтвердила она.

– Вот это да! – воскликнул Жора. – Так я сейчас пойду в полицию, думаю, что он меня не забыл и поможет мне.

– Думаю, что так оно и есть, что он вас не забыл и обязательно примет, и поможет, но сегодня идти в полицию нет смысла ввиду того, что Шварцберга на работе нет. Он в Чернигове на совещании, будет только завтра, – она снова улыбнулась и хотела что-то ещё сказать, но Жора её перебил:

– Вы извините, но откуда вы знаете все эти подробности?

Она снова одарила Жору своей улыбкой и, рассмеявшись, сказала:

– Вот мы с вами уже долго говорим, а познакомиться забыли. О вас я почти всё знаю, а вы обо мне ничего, даже имени. Меня зовут Татьяна Сергеевна, а то, что я знаю о работе полиции, так в этом нет ничего загадочного, я ведь у Генриха Людвиговича работаю секретарём. Так что, дорогой Жора, приходите завтра, к девяти утра и будете приняты начальником полиции. Я в этом вполне уверена!

В этот же день, около трёх часов дня, на улице, где жили мама–Сима, Люся и Сёма, через четыре дома от них у Лизы Шварц начались предродовые схватки. Эта молодая красивая женщина ушла из горящего Минска, где при первой бомбежке погибли все её родные: отец, мать и маленькая сестричка. Бомба попала в дом, где они жили. От дома осталась только масса разбросанного кирпича и большая воронка. Лиза в это время была на приёме у врача, а, когда вернулась, то не было ни дома, ни родных. Некоторое время она пожила у своей подруги, а когда немец подошёл уже вплотную к городу, сумела уйти и, пройдя большой путь по белорусской земле и Украине, остановилась в нашем городе, чувствуя, что дальше идти не сможет, потому что тот, который уже жил в ней, стал иногда давать о себе знать, шевелясь, упираясь, и постукивая в стенку живота. А когда пришли немцы, оккупировали город, она, как и все евреи, оказалась за колючей проволокой, а вот сейчас пришло время рожать. Условия были ужасные. Соседки, которые собрались у постели роженицы, не знали, что и как нужно делать. Одна из них побежала за Басей Израилевной, которая жила тоже на этой улице. Вскоре эта неутомимая женщина распоряжалась, давая каждому задание, что нужно делать. Нашлись несколько простыней, вода грелась на примусе, все что-то приносили и старались, чем только могли, облегчить страдания роженицы, а роды были тяжёлыми. Уже прошло около часа, а Лиза никак не могла разродиться. Она старалась делать всё, что говорила Бася, но все усилия, как всем казалось, были напрасны, но в конце концов появилась головка, Бася помогала появиться на свет новому человечку, и, к радости всех, кто делал всё, чтобы это случилось, в комнате раздался крик новорождённого мальчика. Все радовались этому величайшему чуду, хлопоча возле роженицы, молодой мамы и маленького, вновь появившегося на свет человека. Вдруг одна из соседок, посмотрев на часы, сказала, что осталось пятнадцать минут до комендантского часа, и все потихоньку разошлись, остались только Бася и пожилая женщина, которая жила вместе с Лизой. Она уговаривала Басю идти домой, но та, как бы ни слыша, продолжала делать своё дело. Она обработала пуповину, обтёрла мокрой тряпицей, заранее смоченной в тёплой воде, тельце новорождённого и, запеленав его, положила рядом с Лизой и только после всего этого стала собираться уходить. Фира, так звали пожилую женщину, уговаривала Басю остаться и переночевать, потому что уже начался комендантский час, и ходить по улице очень опасно, но она собралась, попрощалась и вышла. Она прошла немного по тротуару и только стала переходить дорогу, как вдруг яркий луч прожектора прорезал уже сгустившиеся сумерки, высветив одинокую женщину. Прозвучал выстрел. Бася, упала, не дойдя до середины дороги, где и осталась лежать, а неподалеку от неё в луже, на том месте, где утром стояла цистерна с водой, валялся её медицинский чемоданчик с ярко–красным крестом. Никто не осмелился выйти и узнать, жива она или мертва. Был комендантский час, и это говорило само за себя. В то время мама–Сима стояла на кухне, у окна, всматриваясь в темноту, и вдруг она увидела этот страшный луч света и падающую Басю, которая ещё совсем недавно прибегала к ней, чтобы помочь ей справиться с сердечным приступом. И вот её уже нет! Мама–Сима стояла и смотрела до тех пор, пока не погас свет прожектора и, задумавшись, тихонько произнесла: «Это начало нашего конца!». И отошла от окна. Она была мудрая женщина. Эта мудрость передалась ей от далеких предков, которые не раз переживали величайшие трагедии еврейского народа, дочерью которого она являлась.

Утром в девять часов Жора подошёл к зданию бывшей еврейской школы, в котором в настоящее время располагалась городская полиция. Вошёл, прошёл к двери бывшего учительского кабинета, где теперь висела табличка «Приёмная», открыл дверь и оказался в квадратной комнате с одним большим окном, возле которого стоял большой двухтумбовый стол. За столом, на котором стоял телефон, пишущая машинка, чернильный прибор и стопка разноцветных папок, сидела Татьяна Сергеевна. Увидев Жору, она улыбнулась и указала на стулья, которые стояли вдоль стены, приглашая присесть. Жора не заметил, как она позвонила, но услышал слова «Он уже тут».