Вячеслав Смирнов - Инженер и далее. Повести и рассказы

Покатили с драматургом к театру, притерлись к сугробу и он с волнением посматривает на входные двери – как идет зритель. Зритель шел то по одному, то парами, то кучками, а временами текли ручейки, словно в зев метро. Романа это радовало, он, прежде тревожившийся, воспрянул духом, решительно вышел и машины и уже победителем, пока не узнанным, устремился в театр. Слава остался у подъезда, вглядываясь во входящих с немым вопросом – что за публика идет? Потом вошел в фойе, встретился с Романом, и направились к буфету. Опрокинули по бокалу шампанского за нескончаемый успех спектакля.

Слава сидел в дальнем ряду в заполненном зрителями зале. В пьесе бывший влюбленный, домогаясь ее, ведет беседы с нею в прихожей, перебирая прошлое, пытаясь приблизиться к ней и войти. Но она все „нет” и „нет”. Его усилия были тщетными – до полночи не впускала.

Пьеса направила Славу в воспоминания о своем домогательстве. Ингеборг была девушкой восхитительной красоты. Слава особо восхищали ее темно–голубые глаза с вкраплениями синих точек на роговице – глаза с искринкой. Возможно, что шведская кровь отца, влитая в латвийскую ее матери, дала ей эту восхитительность. Роста была под метр восемьдесят, шатенка, с прекрасным телом. Потрясенные ее красотою и незнакомые люди, обращаясь к Славе, выражали свое восхищение ею. С Ингеборг был он вечером ресторане. Вышли в холл, она удалилась, а Слава остался ожидать ее. К нему подошел незнакомый молодой красиво одетый симпатичный парень и изрек:

– Простите, вы счастливый человек, я завидую вам. У вас такая восхитительная девушка. – То был искренний благородный парень. В нескольких других двух–трех случаях с другими девушками, их у Славы пытались то вырвать, то украсть, то, действуя как в хоккее, оттесняя игрока от шайбы, чуть ли не нападали на него.

С Ингеборг он расстался. А потом незваным гостем пришел к ней домой. Впустила, не в пример пьесе. Сидела небольшая компания – парень с девушкой и еще один. Слава выпил, и взыграли в нем собственнические чувства, да и ревность. Вызвал Ингеборг в другую комнату, встретил противление своим нежностям, она вышла, он остался. Решительно разделся и словно хозяин положения – лег в постель. Лежит, ждет. Ждет, ждет – а ее все нет. Оделся и ушел, неразумный. Зачем обида, огорчение? Ведь сам вызвал огонь на себя и справедливо принят.

Пьеса довольно длинная, наполнена очередями диалогов. Прорывающийся, ее бывший, очень активен, напорист и как-то по спортивному страстен, устремлен толи к ней, толи больше к ночлегу в поздний час. Но она как перегородила собою вход, так и не впускает. В финале звучит красивая мелодия, брезжит надежда. Слава загипнотизирован полумраком и их ночью, утомлен невероятной и, по его мнению, неправдоподобной настойчивостью кавалера. Просыпается. Думает:

– Встреть он такой отбой – повернулся бы и ушел–. Драматургу хотелось иначе, а Славе – смотреть снова „Короля Лира” Шекспира в исполнении театра со многими актерами. Видеть сцену, наполненную декорациями, проникаться трагическим, что видел в театр им. Волкова из Ярославля. Но народу пьеса нравилась, народ дружно аплодировал актерам, вызывал снова и снова, аплодировал и вышедшему автору. Настоящий фурор, что и говорить. Просто Слава другой. Народ прав. Пьеса и написана для народа.

После спектакля Роман с улыбкой снисхождения и понимания, как к старцу:

– Видел, как тебе понравился спектакль. Опять дремал.

– Поверь, спектакль очень понравился. На душе было хорошо. Отдыхал по–настоящему, не спал, а углубился в себя. Спектакль на уровне классического, а я могу служить мерилом классического. В опере “Чио Чио–сан” в Кремлевском дворце съездов я тоже дремал, вкушая классику. Тебя должны признать классиком антрепризы и диалога, поверь!

Итак, в кухне на двенадцатом этаже было очень уютно, спокойно, сытно. Над столом в клетке – большой сине–желто–зеленый попугай. Изредка противно кричит. Он постоянный обитатель кухни. Время от времени появлялся большой, пушистый, мягкий кот Котя, разгуливающий по квартире. Погладить его – большим удовольствием и удача. Окно открыто, но защищено от комаров мелкой почти марлевой сеткой. Кот на подоконнике уткнулся носом в сетку и вдыхает лето. Глаза горят охотничьим огнем на пролетающих голубей. Подусные подушечки вздуты, усы топорщатся, плотоядно судорожно щелкает зубами. Из пасти стекает слюна в предвкушении наслаждения.

Расставаясь, Роман спросил:

– А скажи, пожалуйста, почем билеты до Риги, ты чем приехал?

– Плацкартой.

––И уезжаешь – тоже, да? Прошу тебя, обещай, что перейдешь в купейный вагон.

– Зачем?

– Ну, понимаешь.

Прозвучало загадочно с растяжкой и многозначительно. –Обещаю.

Потом и в метро, и вагоне поезда Слава подумывал – А почему ему нужен был мой переход в купе? Может я допустил какое-то нарушение правил хорошего тона, может, сделал что-то не совсем неприличное, и не повторю ли это вновь, заняв плацкартное место? Роман хотел отвратить его от этого. А может быть решил, что я проявляю излишнюю экономность, имея средства, чтобы доплатить всего лишь половину к стоимости плацкарты? А не снобизм ли это Романа? Ведь живет в Москве, в новой прекрасной квартире, сочинил несколько антреприз и прокатывает их. Нанимает в них известных актеров России. Платит им больше, чем в их постоянных театрах. Зритель идет на имена. Под занавес выходит автор в белом, раскланивается и вкушает славу. Идет и выручка, теша тщеславиее, гордыню и самомнение. Не опасается ли, что моя плацкарта запылит его блеск в успехе, долетит до слуха избранных, с которыми он водится, что понизит его реноме. Но нет. Скорее, просто желание комфорта старому другу, который недополучит его в плацкарте. Или рассуждения мои от некой подозрительности?

Пытаясь понять мотив, Слава вспомнил чем–то похожую просьбу, исходившую от знакомой официантки. Два десятилетия работы на ногах, вздутые вены, согнутая спина. Заработала на обсчетах и чаевых некоторую сумму. В первые годы перестройки пополнила ее барышом на самогоноварении. Потом вложила капитал в игорный бизнес.

На званый ужин в ресторане старой Риги Слава шутки ради нацепил на пиджак несколько наград – орденов и медалей, и предстал во всем орденоносном сиянии.

Официантка с бриллиантовым кольцом и серьгами была ослеплена блеском наград, решила, что он превзошел ее сиянье и метнув в его сторону серьезный строгий взгляд прошипела тихо:

– Сними сейчас же, не позорь нас. –И снова без аргументов, но со знакомой интонацией того “перейди в купе”. Упрямый Слава снова не исполнил просьбы. В орденах и медалях был принят именинником и другими гостями c пониманием розыгрыша. Доложил в тосте со всеми подробностями, и даже театрально представил в немецких лицах, словах, выражениях – как и при каких обстоятельствах, совершал подвиги в ВОВ. Зачитал по памяти наградные приказы Верховного и стал де факто чуть ли не героем вечера. Аплодисменты и смех были совершенно искренними и как бы наградой Славе за его спектакль. Монолог был заснят на видеокамеру подругой именинника. Но их дружба распалась, кассету она оставила себе и ни за что не отдает имениннику, а Славе не увидеть себя тех лет, когда он был под обстрелом менторского огня то драматурга, то официантки.