Вячеслав Смирнов - Инженер и далее. Повести и рассказы

Пошатываясь после прощального застолья с однокашником и от тяжести китайской сумки с дарами из тетушкиного огорода, Слава выбежал из метро. Снова бегом под ливнем через шоссе и тополевый сквер, промокший и запыхавшийся, занял свое место в плацкартном купе, поезд тронулся. Можно и оглядеться – кто соседи? Оказались три женщины. Рядом с ним блондинка лет двадцати восьми лет, в очках, подтянутая, строгое лицо, напротив –кареокая невысокая женщина около тридцати пяти лет, гладко причесаная, волосы завязаны узлом сзади, в кожанке, рядом с нею –у окна расплылась дама сорока – сорока пяти лет с носиком картошкой, вызывающая расположение к себе. На боковом месте – дама лет сорока с бесстрастным выражением на лице, серыми бесцветными глазами, высокая, худая, без единого следа боевой раскраски ни на губах, ни на глазах, с пучком волос на макушке, перехваченных резинкой. Каковы? Ни малейших признаков очарования. Все они моложе его, но уже прожили былую девичью привлекательность. Слава заскучал и припомнил просьбу однокашника перейти в купейный вагон. Может и вправду перейти? В проходе, возле кареокой дамы стоят две сумки, почти полметра в высоту, издающие непонятный запах. Дама своим видом показывает озабоченность в их размещении, крутя головой. Слава предложил помочь – поставить сумки на верхнюю боковую полку, над дамой с пучком волос на макушке. С трудом поднял. Оказались довольно тяжелыми, под тридцать килограммов. Понял, что в них соленый чеснок.

Поезд трогается, вдруг дама с бокового места вскрикнула:

– Ой, что это течет! – Дама уже на ногах, а струйки пахучего рассола сливаются на ее бархатное пальто, висящее на алюминиевом крючке, досталось и голове. Кареокая хозяйка товара смущена, извиняется, обе смахивают рассол с пальто, хозяйка оправдывается и успокаивает.

– Под дождем стояли, это рассол. Высохнет, и потом даже пахнуть перестанете. Чеснок не мой, я его просто перевожу на рижский базар.

На полке стоит еще одна ее сумка, а в соседнем купе, как потом оказалось, еще две пребывают. Слава прикинул вес и восхитился грузоподъемностью кареокой дамы.

Облитая дама оказалась гражданкой католической Литвы, хорошо говорившая по–русски и добиравшаяся домой через Ригу кружным путем из–за визовой проблемы на Белорусско–Литовской границе. Кляла границы, а в связи с их появлением – даже распад Союза.

Слава пытался завести разговор с молодой блондинкой, справа, по поводу изучаемой ею книжки “Метастабильные слова в русском языке”. Всплыли в памяти из курса металловедения метастабильные – переходные состояния при охлаждении и образовании сплавов металлов. Высказал предположение и угадал – слова с двойным смыслом, двусмысленности. Припомнил гусарский анекдот про даму, гуляющую с гусаром и предложившую ему, не подозревая, как грубы эти гусары, играть в двусмысленности, засиял внутри. Но сдержался – не рассказал. Дама оказалась студенткой русского частного вуза в Риге, замужем, двое детей. Обоняние привлек запах ее духов. Поинтересовался маркой. Назвала, звучит, похоже, как Сергей Точилин. Запах источала тонкий, не как в рассказе Бунина, где „от нее пахло духами как от собаки”. Но как судить о тонкости аромата в купе, где все надушено девяносто килограммами соленого чеснока? Подумал, что вместе это пахло почти как у Бунина.

Беседы, а на них он очень надеялся, не пошли, общий добродушный дорожный разговор не завязался. Атмосфера была какой-то не той. Не пахло ни гарью железной дороги, ни туалетом, ни огурцами с колбасой и крутыми вареными с яйцами, ни чайной заваркой. Атмосфера была спертой, смешанной из запахов чеснока, обиды облитой рассолом дамы, ее проклятий про себя и запахом духов Sergio Toccini от моей соседки. Осталось дожидаться сна на своей верхней полке. Остальное население тоже тихо отошло ко сну.

Проснулся, лежит, смотрит на мельканье редкого придорожного лесочка. Он то расступается вдруг и открывает пустые поля, то снова задергивает вид, предлагая мельканье столбов, непрерывные подъем к чашечкам изоляторов набегающих проводов, потом плавное опускание. Слышит речитатив, похожий на молитву. Это дама из литовской заграницы подсела в их купе, и ведет монолог на тему “Грехи русской православной церкви и ее паствы”.

– Что за церковь – проповеди на непонятном, а у них, католиков, – на родном языке. Женщины русские прикрывают головы платками – потому как стригутся, тогда как следует прикрывать волосами; о первой крови дев, попы воруют свечки и продают, попы живут в грехе и т.д. –А через слово – Бог, Библия, читать, в ней все, все сказано, но не читают. А наши слушают молча, терпеливо. Не перебивают под бешеным напором иноверки.

В Славе вскипает возмущение, не поддающееся классификации по причинам. Терпит, вспоминает библейское “не убий”, сдерживается, но, не выдержав, начинает осаживать кликушу во всю ивановскую. Защитил православие и, как ангел с небес, спустился вниз, ожидая укоров наших же, которые по правилам российской толпы должны были восстать на защиту обиженной им. Однако, удивлен был чрезвычайно. Напротив, теперь был принят в купейное общество с вниманием и даже некоторым почтением. И пошла никчемная беседа на вольные темы, но не затрагивавшая происшествия. Литовская же сторона отвернулась от русской лицом к окну, словно копируя свою “ высокую государственную ” сторону и европейскую манеру отношения к большому соседу.

Вскоре приехали к границе. Доброго утра всем желали корректные, бесстрастные и подтянутые российские пограничники. Смотрели в паспорта, потом – в секретные записные книжечки, видимо, с именами врагов закона и России. Потом пришли две девушки – таможенницы, бегло осмотрели купе и удалились. Багаж их совсем не интересовал.

И вот появились наши латвийские пограничники. Упитанные, полноватые, бесцветные и бесформенные. Форма сидела на них как не по ним, мешковато. Таможенники ввалились похожей парой. Сразу увидели две сумки.

– Что там?

– Чеснок, – ответила хозяйка.

– Чей?

– Мой.

––Забирайте и выходите. –Сказали и прошли дальше. Кареокая хозяйка, растерянно оглядывая пассажиров, удивленно пожимая плечами, с ничего не понимающим видом, невинно моргая глазами с подготовленными к встрече подчерненными ресницами, молчала. Потом обратилась с общим вопросом, будто к себе или ко всем в купе:

– Что же мне теперь делать? –И тут купе ожило. Недавно советских людей попросили посоветовать. Что же – пожалуйста, сколько угодно насоветуем.

Вызывающая расположение дама, из последовавших потом рассказов оказалась опытной контрабандисткой (она девять лет возила из Индонезии в Москву и Ригу змей на продажу) посоветовала: