Ярослава Казакова - Роза – стервоза. Повесть

Мать не видела от него ни алиментов на нас с сестрой, ни помощи по уходу за его больной матерью. Впрочем, его самого она тоже не видела с девяносто второго года, когда он отбыл за лучшей долей сначала в Латвию, а потом в Финляндию. Подразумевалось, что отец семейства поехал искать благополучия для всех нас, но, вырвавшись на свободу, папаня очень быстро забыл о нашем существовании.

– В точности, как его отец! – Причитала бабушка. – Такой же непутёвый!

Родители моего отца поженились по меркам их времени поздно, когда обоим было хорошо за тридцать. Дедушка латыш, бабушка русская. Интернациональная семья. Жуткий послевоенный дефицит мужчин.

Девочкой я просто слушала рассказы бабушки о нелёгком детстве, войне, работе в госпитале, а потом в больнице, о её странном, а местами откровенно нелепом, романе с дедушкой. Теперь с высоты собственного опыта могу что-то понять и оценить.

Дед в своё время бросил в Прибалтике жену с двумя детьми-подростками, «воспылав» страстью к бабушке. Думаю, на самом деле он воспылал идеей переезда в столицу. Бабушка была коренной москвичкой, а он… сами понимаете!

В общем, обзаведясь в столице женой, пропиской, ребёнком и квадратными метрами, дед эти самые метры легко при разводе поделил, и бывшая жена с сыном оказались в той самой полуподвальной коммуналке. Он же очутился в мужьях, а по совместительству холуях, одной высокопоставленной партийной дамы.

Ещё в ранней юности я зареклась от романов с женатыми и зарок свой держу твёрдо. Пусть женатик хоть гор золотых мне подвалит, он мне не нужен. Кто предал однажды, предаст не единожды, да, и не сдались мне сопли чужих детей и вопли обманутой жены-дурищи.

Когда мой юный на тот момент папочка привёл в их с матерью конуру невесту, бабушка не возражала. Она на тот момент была уже настолько затюкана беспросветным существованием, что все события воспринимала со смирением грешника в аду, у которого уже не осталось сил кричать. Хорошую девочку-студентку из уральского города Глазова с облезлым чемоданом и семимесячным животиком бабушка приняла ласково. Она словно предчувствовала, что остаток жизни придётся провести именно с невесткой, а не с сыном.

Я не видела отца, кроме как на фотографиях, до двадцати двух лет. Именно в двадцать два я выиграла Золотую Терпсихору, получила крупную денежную премию и смогла позволить себе собственное жильё – отличную двушку на Кожуховской, бывшую коммуналку, кстати. Увидев в дверной глазок мужчину, буквально утопавшего в букете красных каллов, которые, к слову сказать, терпеть не могу, я приняла его за соседа по лестничной клетке. Ну, пришёл мужик с победой в конкурсе поздравить, что особенного?

За дверью стоял грязноватый, плохо выбритый обтрёпок. Возраст на вид сильно за пятьдесят, хотя на самом деле чуть за сорок. Полные, чувственные губы, которые постепенно уже начали превращаться в синеватые, бесформенные сосиски. Коричневатые круги под глазами. Я узнала его по взгляду с хитроватым прищуром. Он глядел так на меня в детстве с фотографий, наводя на мысли о злых колдунах и шутах гороховых одновременно.

– Ну, здравствуй, доченька! – Произнёс так называемый родитель, протягивая мне свои мерзкие каллы.

Больше он ничего сказать не успел, потому что в следующий момент был отправлен мной в нокаут. Папочка очень удачно зашёл: я как раз колотила грушу, опробуя новые перчатки для кикбоксинга. Балеринам вообще-то нельзя заниматься подобными грубыми видами спорта, но я с детства заметила одну любопытную закономерность. Она заключается в том, что чем реже ты спрашиваешь разрешения, тем больше можешь себе позволить. Кстати, мы не сыпали в интернате друг другу стекло в тапочки. Мы дрались ножками от старых кроватей.

Я закрыла дверь и больше никогда не видела драгоценного папочку.

Глава 2

Принимая душ, я чуть, было, не потеряла счёт времени, которого с утра и так не завались. Надо бы выехать пораньше, до пробок, но вода так приятно ласкает кожу, а на панели управления столько разных режимов и прибамбасов!.. Я была бы напрочь лишена этого удовольствия в своей двушке на Кожухе. Вдобавок, в ванной я одна. Наконец-то, хоть ненадолго, одна!

Я никогда не пылала страстью к Гришеньке, не говоря уже о его сестрице Катюне, а в последние три месяца едва выношу их. Меня от них колотит. Я уже готова отказаться от своих амбициозных планов, которые всё больше в последнее время напоминают бесплодные мечты, и отправиться обратно в тишину и уют двух моих больших комнат, маленькой, темноватой кухоньки и крошечной ванной. Пусть у меня не будет больше личного водителя, шикарных подарков и поездок, куда моя левая нога захочет, джакузи и деликатесов на обед, но, и этих двух поганых рож тоже не будет.

А, ведь, было время, когда я жила без всяких покровителей ввиду их полной ненадобности! Я царила на сцене. Я завоёвывала самые престижные награды. Меня осыпали цветами и овациями. Я могла позволить себе столько!.. Правда, почти не позволяла, потому что времени всегда в обрез. Вы себе не представляете, что такое график балетной примы, да, и не нужно оно вам сто лет.

Мне всё это было нужно. Мне страшно не хватает той моей яркой, бурлящей жизни. Больше той жизни не будет. Перелом позвоночника поставил на ней жирный крест. Мне ещё дико повезло, что в течение года после травмы восстановилась моя подвижность, а ещё через пять месяцев я смогла вернуться в профессию. Правда, кем… Жалкой кордой, создающей массовость на сцене. Ведущие партии мне теперь не под силу.

Ещё мне не под силу такая жизнь. Знаете, я не могу быть абы какой балериной. Я могу быть только примой.

Что ты делаешь со мной, жизнь? Неужели тебе мало всего остального, что ты натворила? Как часто какая-то мелочь, неловкое движение, поворот головы не в ту сторону решают всё!

Однажды моя бабушка, возвращаясь зимой в потёмках с работы, поскользнулась и упала навзничь. Казалось бы, с кем не бывает, а она почти полностью лишилась зрения, ударившись затылком.

Вот, и меня как-то раз угораздило сорваться с поддержки на репетиции. Это было бы не так обидно, будь я двухметровой тётей лошадью, каких теперь немало в балете, но, ведь, нет! Я из тех, кого в высокорослом современном мире презрительно именуют полторашками. Один метр пятьдесят пять сантиметров. Сорок два кило веса. Сильный и заботливый партнёр. Как? Почему?

Однако эти мысли можно крутить в голове до бесконечности, как дерьмо в стиральной машине. Толку нет, одна грязь. Надо что-то решать. Надо что-то предпринимать. Мне скоро тридцать.

Уже тридцать, чтобы начать задумываться о том, что будет, когда я не смогу больше выходить на сцену. Собственно говоря, я и так выхожу на неё в последние два года через «не могу».