Ярослава Казакова - Роза – стервоза. Повесть

Я могла бы, хоть завтра, избавиться от болтливой, надоедливой Катьки одной левой раз и навсегда, но не делаю этого, потому что моё «ангельское терпение» добавляет мне бонусов в глазах братца Гришеньки. Катька жмётся ко мне, потому что росла единственным ребёнком очень взрослых родителей. Они оберегали её от всего и от всех, в том числе от друзей детства и юности. Не зря же она выросла такой прибабахнутой, изоляция сказалась.

Теперь тупая двадцатитрехлетняя девочка Катенька отрывается на мне за годы вынужденного детско-юношеского одиночества. Для чего нам с ней обеим нужен её брат, вы уже знаете. Так и живём, скоро уже два года как, этим странным, тройственным союзом.

Глава 4

– Панна, вы позавтракаете или так поедете?

О, силы преисподней! Когда я завтракала перед тем, как отправиться на репетицию? Но, нет! Антонина Тимофеевна, наша домработница, не может не задать этого глупого вопроса. Если не задаст, у неё, видимо, случится запор на три дня! Ещё невероятно бесят эти словечки из старых книг – меня домработница называет панной, Гришку барином, а Катька для неё исключительно барышня. Однако я никогда с ней не спорю и не ссорюсь. Не хочу тратить на это время.

Натянув на лицо вежливую улыбку, я спокойно ответила:

– Спасибо, Антонина Тимофеевна. Так поеду. Очень спешу!

– Удачи вам!

– Благодарю вас, вам тоже.

Выскочив в промозглую хмарь декабрьского подмосковного утра, я плотнее закуталась в шубку и скользнула на заднее сидение автомобиля. Водитель, пришибленный молодой парень по имени Максим, пробормотал своё едва слышное «здрасьти», и мы двинулись в путь. Не люблю пришибленных. От них никогда не знаешь, чего ждать. Не зря самые ужасные маньяки в быту нередко бывают пришибленными.

Однако, несмотря на странного водителя, я всё равно люблю дорогу. Кажется, у нас с мамкой это наследственное. Лайма совсем другая. Она мечтает о возможности перемещаться в любую точку мира без перелётов и поездок. О телепортации, одним словом. Сестра любит сменить обстановку, но в дороге её всегда одолевает тоска.

В своё время Лайма наотрез отказалась идти в хореографическое училище. Даже пробоваться не стала. Мать по какому-то немыслимому блату устроила её в интернат с математическим уклоном. Лайма всегда любила что-нибудь подсчитывать.

Хотя, я тоже любила. До сих пор многие говорят, что у меня аналитический ум, но несчастное хореографическое училище!.. Какими мы оттуда выходим необразованными и неприспособленными! Впрочем, из любого интерната человек выходит неприспособленным, будь этот интернат самым обычным, спортивным, математическим или каким-то ещё.

Правда, я всегда много читала. Разучивая очередную роль, брала в библиотеке книжку и внимательно изучала произведение, по которому ставится спектакль. Многие мои соученики недоумевали – зачем? Преподаватели и так всё расскажут и покажут, но нет. Я с детства отличалась въедливостью во всём.

Ещё я любила погружаться в мир нот и музыкальных созвучий. В хореографическом училище всех заставляют в некоторой мере осваивать фортепиано, но большинство ребят по окончании больше никогда за инструмент не садится. Я никогда надолго игру не забрасывала, даже одно время брала уроки у настоящих мастеров.

Лайма с детства жила в мире цифр и знаков, и, кажется, ориентируется в нём намного лучше, чем в реальной жизни. Впрочем, кто в ней ориентируется на пять баллов, в этой реальной жизни?

В ранней юности я завидовала уму и образованности сестры, чувствуя себя по сравнению с ней зашуганной, побитой мышью. Потом ощущала своё превосходство, когда танцевала ведущие партии и брала призы на международных конкурсах, ездила по всему миру на гастроли, останавливалась в лучших отелях. Лайма в это время безвылазно сидела в пыльной бухгалтерии среди толстозадых тёток, одетых в бесформенные серые мешки.

После травмы, лёжа днями и ночами на ортопедической койке, я думала, какая умница моя сестра – сидит себе в бухгалтерии, в тепле, безопасности, стабильности. Теперь я глотаю на заднем плане пыль, когда другие танцуют ведущие партии, а Лайма – прима. Главбух по-ихнему. Ведёт отчётность крупного, процветающего предприятия. Приобрела в ипотеку двушку на Планерной и даже успела досрочно расплатиться с долгом.

Я горжусь своей сестрой. Горжусь настолько же, насколько презираю своё нынешнее положение.

Наша мать гордится нами обеими. Она слишком добра, чтобы осознавать, насколько жалким созданием выросла её младшая дочь. Жалким и одновременно злым, изворотливым. Мать не понимает этого, и в том её счастье.

Ещё её расстраивает отсутствие у нас с Лаймой семей с детьми. Она думает, нам не везёт с мужчинами, но это не так. На мужчин нам попросту наплевать, если они не помогают добиваться наших целей, а дети… Ни я, ни моя сестра не хотим детей.

– У вас было сложное детство, – увещевает нас мать, – но сейчас на дворе совсем другие времена. Да, и вы сами не в подвале живёте, обе имеете профессию, прилично зарабатываете. Уж одного-то ребёнка каждая из вас точно прокормит! В вашем возрасте я двух дочерей-школьниц одна растила и не имела десятой доли того, что есть у каждой из вас…

Мы молча выслушиваем её нотации и живём, как считаем нужным. Да, каждая из нас могла бы без проблем растить в одиночку ребёнка, а то и двух, но нам не надо. Знаете, чайлдфри – это часто на самом деле не те, кто ненавидит детей. Это люди, с трудом пережившие собственное детство.

Кстати, о детях. Ко мне почему-то в последние годы жутко тянется молодняк. Просят объяснить что-то, советуются, причём не только по рабочим вопросам, но и по личным. Я никогда с ними не сюсюкаю, не любезничаю и не улыбаюсь добренькой материнской улыбочкой, а они всё равно тянутся ко мне. Видимо, примы и корифеи всегда слишком заняты, а таким, как я, бедолажкам можно и голову поморочить.

Впрочем, не всем. Кордам, которые всегда были тем, что они есть, вопросов не задают. С ними и так всё ясно. Дело, видимо, в моём звёздном прошлом.

Знали бы вы, как тяжело в неполные тридцать лет говорить о нём в прошедшем времени! Если бы в заламывании рук и горьких восклицаниях был хоть какой-то толк, в мире давно перевелись бы несчастные и обездоленные.

– Илонка, тут опять твой приходил, яблоко тебе принёс! – Наперебой докладывали девочки, с которыми я делю гримёрку.

На моём гримёрном столике и впрямь лежит невероятно красивое яблоко. Умела бы рисовать, непременно изобразила бы его в цвете, но, чего нет, того нет.

«Яблоко раздора», – проклюнулась вдруг сквозь восхищение цветом и формой расхожая фраза. Я прогнала её как глупую и неуместную, а зря.

Дверь в гримёрку, скрипнув, приоткрылась, и на пороге показался Костенька, тот самый «мальчик из танцевалки», упомянутый Григорием в приснопамятном ночном разговоре с Митенькой. Правда, Григорий ляпнул и забыл, а мальчик-то и впрямь существует.